Заметки на полях. Василий Криптонов

ногое. Многое! но не всё. Самоубийство исполнил как по нотам, даже немного собой горжусь. Заранее подготовился, перебрал все способы. Резаться было стрёмно, таблетки жрать… Хм… А какие? Есть у меня вообще таблетки? А, ну, вот, анальгин, парацетамол… Это ж сколько надо такого сожрать, чтоб сдохнуть? У меня столько и нет. Разве что активированным углём догнаться и полфлакончика «Називина» залпом.

      В общем, я решил набухаться и спрыгнуть с балкона. Тут прям куча плюсов была. Во-первых, восьмой этаж. Во-вторых, пьяному шаг сделать – что плюнуть. А в-третьих, назад не отмотаешь. Ну, то есть, таблетки можно выблевать, разрез – зажать, перетянуть. «Скорую» вызвать. Даже если вешаться – можно верёвку оборвать. А восьмой этаж – это чисто конкретно.

      Я взял самого дорогого вискаря, на который хватило денег… Ладно, ладно, я взял самой дешёвой водки, на которую едва хватило денег. Пришёл домой, нажрался без закуски, оставил на столе придавленное бутылкой письмо («в моей смерти прошу винить президента США» – ну, всякое такое) и прыгнул с балкона.

      Испугался, да. Протрезвел – мгновенно. Заорал что-то, кажется, матом. А потом – удар, боль, и – ничего.

      Тут игра слов. Я про «и ничего». Удар, боль, а потом я встал – и ничего, живой. Только трезвый. И стою не на асфальте, а на плитке – кафельной. В бассейне.

      Вот с этого всё началось, да.

      0

      Я осмотрел руки, ноги. Всё было целым. Ну, руки слегка дрожали, однако это, мне кажется, простительно после самоубийства.

      Вдруг меня отвлек плеск воды. Я посмотрел в сторону бассейна. Там плавал полный лысеющий мужик в боксёрских трусах. Шумно отдуваясь и отфыркиваясь, он проплыл к дальней стенке, оттолкнулся и двинул обратно, ко мне. Я заинтересованно смотрел. Больше как-то не на что было. Кругом кафель, и свет непонятно откуда. Ни окон, ни дверей…

      – Ну здравствуй, Сёма, – сказал мужик, доплыв до ближнего конца бассейна. Он остановился, сложил руки на бортик и с осуждением на меня поглядел. – Сдох?

      Я только и смог, что пожать плечами. Как-то сложно на такой вопрос ответить.

      – Немой, что ли? – заинтересовался мужик.

      – Господи, я не твой, – пробормотал я почему-то. – Ближних я не могу любить…

      – Я не «Господи», – нахмурился мужик. Я разглядел у него на шее латунный ключ на чёрном шнурке.

      – А что это – ад? – спросил я, поёжившись.

      – Я что, так плохо выгляжу?

      Я сделал рукой жест – мол, ну, как тебе сказать… ну, ты понял.

      Мужик как будто обиделся – снова поплыл к дальнему краю. Я проводил его взглядом. Вот ведь… Вот ведь, блин! В России и сдохнуть нельзя по-человечески. На что хочешь спорю: американец помрёт – к нему сразу симпатичная девушка в униформе подбегает, улыбается, протягивает анкеты, объясняет, как тут чего устроено. А у нас? Толстый мужик в трусах. Плавает. И по фиг ему на меня, абсолютно.

      – А тебе на всех не по фиг было? – крикнул вдруг мужик от дальней стенки. – Мамка-то живая, поди? Али ещё кого оставил?

      – А толку им всем с меня? – отозвался я, воскрешая в сердце все те мысли, с которыми шёл за водкой в супермаркет. – От меня ни денег, ни внимания. Внимания нет, потому что сутками пытаюсь деньги добыть. А денег нет, потому что согласно пророчеству. Вот только не надо мне тут лечить киношными фразами, а? «Ты можешь идти один», «всегда есть минимум один вариант», «рукописи не горят»…

      – Рукописи-то с какого бока? – Мужик подплыл ближе.

      – А с такого! – махнул я рукой и тут же вздохнул, растеряв весь запал. – Писатель я…

      – Ну п***ец! Писатель… – Перед мужиком из воздуха возникли поручни, за которые он уцепился и втащил жирное тело на бортик. Трусы мерзко шлёпнули по кафелю. – А чего вскрылся-то? Из-за любви?

      – Да какой там! – Я машинально присел рядом, достал сигарету и прикурил; мужик не заругался. – И не вскрылся я, а с балкона прыгнул.

      – Вот, ещё и дворнику подгадил…

      – Жизнь такая – и не захочешь, а подгадишь, хоть кому-нибудь. Ты вообще-то спросил – слушать будешь, нет?

      Мужик пожал толстым плечом. Я расценил это как «да» и сказал, затянувшись:

      – Да тупо всё, дядя. Ту-по. Не объяснишь, пережить надо. Вдруг понимаешь, что тебе уже – за тридцатник, ты работаешь на хреновой работе, перспектив – ноль, талантов… Ну, я писатель, да. Меня человек сто, может, читают, там, лайки ставят. И всё. Понимаешь? Всё! Ни хрена больше в жизни нет и не предвидится. Носишься, носишься, как белка в колесе. Кто-то после работы бухает, кто-то дурь по вене пускает – чтоб расслабиться, чтоб жизнь хоть как-то, хоть через дерьмо унюхать немного. Развалиться на диване и сказать: вот сейчас я живой, и мне срать на всё, я свободен! Мне повезло – я книги писал. Мне хреново – я пишу. Об меня ноги вытерли – я пишу. От меня жена ушла…

      – Во! – Мужик поднял указательный палец. – Вот оно. А я говорил же – из-за любви. Люди вечно так: как дурь всякую творить – так из-за любви, а как умные вещи – так из-за денег. А потом голосят, что любовь – самое важное, а деньги – пыль. Где логика?

      – Да