Чирчик впадает в Средиземное море, или Однажды бывший советский пролетарий. Марат Гизатулин

в его сторону вселяли немного бодрости.

      Наконец вошёл тот, внешность кого он так бездарно перепутал. Вошедшего встретили очень радостно – думаю, не так, как обычно.

      – Здравствуйте, Анатолий Иванович! – горячо поприветствовал его кто-то, поглядывая на жаждущего сдать экзамен. Но тот благородства не оценил, ему эти подсказки были ни к чему, он и сам теперь видел, что это пришёл настоящий Кудрявцев. Они, конечно, с Добровольским совсем не были похожи. Теперь, увидев их вместе, бедный студент удивлялся, как это их можно перепутать. Но в его оправдание могу сказать, что эти преподаватели имели одинаковую комплекцию и главное – оба очкарики.

      Бывший пролетарий подошёл к новому Кудрявцеву, представился и в гнетущей тишине изложил цель визита. Все сосредоточенно изучали бумаги на своих столах, прислушиваясь к диалогу учителя с учеником. Кудрявцев, полный добродушный увалень (такой же, замечу ещё раз, как и Добровольский), быстро выдал моему герою экзаменационный билет, посадил за свой стол и ушёл, попросив коллег приглядывать за забывчивым студентом. Как только Кудрявцев вышел, коллеги бросились к студенту, и через десять минут он готов был отвечать.

      Так вот, этот знаменательный экзамен случится чуть позже, а сейчас наш студент, пока ещё с грузным «хвостом» по математике, был очень серьёзно настроен. Сидя в центре, в первом ряду аудитории-амфитеатра, пролетарий не участвовал в общем трёпе сокурсников. Готовился морально. Тем более что нас заранее предупреждали старшие товарищи: лектор по физике – это что-то! Очень знающий и любящий свой предмет, очень требовательный и вообще очень необычный. На расспросы, что же в нём необычного, отвечали кратко:

      – Увидите!

      И эта краткость интриговала – что же в нём может быть такого необычного, что даже рассказать нельзя.

      Размышляя об этом и рассматривая свою девственную тетрадь и инструменты, призванные лишить её девственности, мой герой не заметил момента, всё изменившего. По аудитории вдруг прокатилось дружное глухое «ах!» Сидевший в авангарде студент из числа передовых рабочих и крестьян поглядел назад, но оттуда все широко раскрытыми от ужаса глазами смотрели вперёд, за него. Тогда он тоже обратил свой взор к кафедре и увидел, что к ней идёт высокий несуразный человек в изрядно помятых брюках не по размеру, в застиранной клетчатой рубашке и в сандалиях. Это в середине зимы-то!

      Я, хоть и не сидел, как мой пролетарий, в первом ряду, тоже был сражён внешностью физика, и сейчас мне даже кажется, что и сандалии у нового лектора тогда были на босу ногу.

      Но не обувь больше всего поражала при взгляде на этого человека, а его голова. Она была огромная, абсолютно лысая, с лицом цвета печёной картошки и с вывернутыми синими губами глубоко пьющего человека. Эта голова была невероятна и сама по себе, но носитель её ещё как будто специально подчёркивал её невероятность. По бокам её и сзади до самых плеч свисали длинные