Чирчик впадает в Средиземное море, или Однажды бывший советский пролетарий. Марат Гизатулин

физика тоже учится в нашем институте, но на другом факультете. И вскоре я её увидел. Это была с большим трудом передвигавшаяся маленькая уродливая девочка с огромной головой и неестественно скрюченными конечностями и позвоночником. Она была подтверждением слухов о том, что отец её когда-то на прежней работе получил большую дозу радиации…

      Затем был экзамен. Пролетарий со Стефановичем вытащили билеты и сели готовиться. Сейчас у физика появится возможность выполнить своё обещание насчёт следующей пятилетки и реабилитироваться в глазах нормальных студентов. Первый вопрос пролетарию был мало знаком, второй ещё меньше, задача вообще не давалась. Сзади слышались взвизгивания веселящегося Стефановича, что говорило о том, что он тоже в затруднении.

      Неожиданно экзаменатор произносит своим низким рокотом: «Сначала я вызову тех, кому уже знаю, что поставить», – и пальчиком пролетария со Стефановичем подзывает. Остальные студенты отвлекаются от своих занятий и с удовольствием готовятся наблюдать, как будет происходить экзекуция. Соискатели садятся по разные стороны от экзаменатора и ждут дальнейшей команды. Вдруг преподаватель, не глядя на их каракули, протягивает руку: «Зачётки!» Переставшие веселиться любители юмора и Бахуса отдают зачётки, понимая, что видят их в последний раз. Но физик, быстро что-то написав в них, зачётки возвращает этим дуракам.

      В коридоре выяснилось, что у Стефановича «отл.», у пролетария «хор.». Ну, так я же предупреждал, что Стефанович – гений. Удивительно, что это понял и экзаменатор, хотя на троллейбусе он вместе с ними не катался.

      Потом-то наш герой как-то взялся за ум, если было за что браться, и институт окончил благополучно. Своего физика он иногда встречал в коридоре, и они всегда дружески друг другу улыбались. Под занавес бывший пролетарий ещё немного отличился: после четвёртого курса ему сделали операцию на глазах, и он ходил по институту в чёрных очках и злорадно хвастался преподавателям, что ему теперь полгода нельзя читать и писать. А вскоре ещё и ногу сломал и ходил в чёрных очках и на костылях. Однажды в таком обличье кота Базилио его увидел физик. Он аж приостановился в восхищении и радостно сказал: «Ну, ты даёшь!»

      Сейчас я понимаю, что Валерий Николаевич был тогда совсем не старым. Да он и умер не старым, через несколько лет после того как мы окончили институт. Ему не было и пятидесяти. В памяти остались его красивое молодое лицо, его обаятельная улыбка, его неоправданная доброта ко всяким отбросам общества типа нашего пролетария, его неожиданный, как у Стефановича, заливистый, заразительный детский смех.

      Под чинарой

      Однажды бывший советский пролетарий лежал под раскидистой чинарой и дремал. Рядом журчал арык, и его кристально чистые ледяные струи освежали раскалённый прозрачный воздух и воспалённые мозги заслуженного пенсионера. Вдали под Чимганом, на берегу Чарвакского