Глиняные буквы, плывущие яблоки. Сухбат Афлатуни

дальше, она не знает, поскольку от греха убегает в одной калоше к старшей сестре поплакать.

      Воспоминания о Лермонтове затопили комнату.

      – В бездействии состарится… – повторил Учитель, не в силах расстаться со стихотворением. – Какой скрытый смысл в этих строках?

      Строго поиграл морщинами. И сам задумчиво ответил:

      – Глубокий…

      Футболист икнул и, не выдержав, стал торопливо пробираться к выходу.

      – Жизнь, – продолжал Учитель, постукивая палкой, – это действие, это борьба с недостатками. Так закалялась сталь, так много хороших вещей раньше закалялось… Шла война, лепешки не хватало, а люди всё-таки – действовали! Ни один душман им не мог из-за куста крикнуть: эй, печально я гляжу на ваше поколенье!

      Последние слова Учитель произнес таким козлиным кваканьем, что все прямо увидели этого душмана и почувствовали к нему глубокое нерасположение.

      – Строки Лермонтова, Михаила Юрьевича, призывали к борьбе и исправлению недостатков. Он написал Пушкину: «О-о, погиб поэт, невольник чести…» Тот тогда, действительно, как раз погиб… И не смог прочесть эти обращенные к нему стихи. Вдова Пушкина прочла вместо него. Сирот вокруг усадила, читала им, плакала… Как ты полагаешь, хотел Михаил Юрьевич Лермонтов посвататься к вдове Пушкина?

      И посмотрел на нового учителя.

      Тот, всё так же глядя в скатерть, ответил:

      – Михаил Юрьевич хотел посвятить себя… созданию стихов и подвижничеству… овладению тайнами литературы… как его духовный наставник Байрон.

      Перевел дыхание.

      – На этом… огненном пути он принял безбрачие… Даже если он испытывал к вдове солнца русской поэзии… то, что может испытать мужчина, подумав о женщине… он, наверно, не стал бы… он не мог бы… просто…

      Все замерли, слушая беседу ученых людей.

      – Да, – сказал Старый Учитель, – я тоже думаю, что они испытывали друг к другу только товарищеские чувства. А что они вот испытывают?

      И оглядел красными глазами комнату.

      Они, то есть мы, испытывали печаль и томление. Ничего хорошего такие прыжки от Михаила Юрьевича к нашей пыльной действительности не обещали.

      – Что они испытывают? – еще раз сказал старик, жаля взглядом толпу своих бывших учеников, у многих из которых уже болталось пузо и имелась собственная седина. Постучал палкой:

      – Они испытывают бездействие, тупость, тунеядство, любовь к негативным явлениям! Я учил их, как быть товарищами, подругами, пополам делиться, а что они вместо этого стали делать? Они едят друг друга, они в мыслях только и занимаются, как готовят друг из друга разные супы, пирожки и конфету! Их грядущее – пусто и темно, и никому бы из них Михаил Юрьевич даже за два километра руки не подал… Спроси, что они сделали с этим дурачком, у которого от женщин мозги засорились, с предшественником твоим, учителем?

      Началось…

      – Что они в Бане с ним сделали, спроси! Спроси их, как он у них потом туда-сюда в петле болтался – вместо того чтобы быть живым, уважаемым