Бэтман Аполло. Виктор Пелевин

недавно смотрела про Елизавету Вторую, – сказала она, – и одну вещь поняла. Знаешь, что делает тебя королевой? Исключительно объем говна, который ты можешь проглотить с царственной улыбкой. Нормальный человек сблюет и повесится, а ты улыбаешься и жрешь, улыбаешься и жрешь. И когда доедаешь до конца, все вокруг уже висят синие и мертвые. А ты их королева…

      – Я сейчас заплачу, – сказал я.

      – Не надо. Иди сюда, дай я тебя поцелую.

      Я послушно подошел и обнял прижавшуюся ко мне мохнатую шею – за последние дни я к этому уже привык. Если закрыть глаза, казалось, что обнимаешь верблюда или жирафа. Губы у Геры были точно такими же, как раньше – только теперь мне чудилось, что из ее рта пышет каким-то странным жаром, словно у нее гриппозная лихорадка.

      Потом ее голова скользнула вниз.

      К этому я тоже уже привык. Она расстегивала молнию зубами, и ей не нравилось, когда я ей помогал. Но сегодня у нее никак не получалось, и мне пришлось это сделать самому.

      Я гладил ее волосы и смотрел на автобус, раз за разом опрокидывающийся в черную пропасть. Мне казалось, что я тоже превращаюсь в такой автобус, который все падает и падает, но никак не может упасть окончательно… А когда автобусу это наконец удалось, голова Геры поднялась к моему лицу. На ее глазах были свежие слезы.

      – Ты меня теперь не любишь, – сказала она. – Совсем.

      – Не кусай меня за это место. Лучше за шею.

      – Какая разница. Ты… Ты никакого удовольствия не получаешь, когда я это тебе делаю.

      – А что ты хотела, – ответил я, застегивая штаны. – Каждый день четыре раза. Мне все говорят – Рама, ты бледный стал, как вампир. Издеваются.

      – Я эти пять минут чувствую себя живой, – прошептала она жалобно. – Прежней.

      – Я только что тебя прежнюю видел, – сказал я. – Наверху.

      Я тотчас пожалел, что эти слова сорвались с моего языка. Но вернуть их было уже невозможно. Гера заплакала еще сильнее.

      – Вам, мужикам, кроме пизды от женщины вообще ничего не надо, – прошептала она. – Наверху не я. Это мое бывшее тело. Ты понимаешь разницу?

      – Угу, – сказал я мрачно. – Понимаю. Извини.

      Из коридора донеслись приближающиеся шаги.

      – Вытри мне слезы, – велела Гера.

      Я быстро привел ее щеки в порядок. Мне показалось, что ее глаза высохли сами – они стали злыми и колючими.

      В комнату вошел Энлиль Маратович.

      Его костюм был совершенно мокрым, в зеленовато-коричневой тине и пятнах масла. Прядь волос с затылка некрасиво прилипла к высокому лысому лбу. В первый момент мне показалось, что он специально привел себя в жалкое убожество, стараясь избежать выволочки. Я почувствовал легкий укол презрения – а потом увидел его глаза, и понял, что ошибся.

      И как!

      В его зрачках словно догорали огни неземного заката, который он только что видел. Закат этот был страшен и багров. Я непроизвольно шагнул назад. Даже голова Геры подалась назад на своей мохнатой ножке. Энлиль Маратович понял, какое мрачное