Роксолана и Султан. Наталья Павлищева

всех бывают. И не нужны будут эти блестящие газели персидской поэзии!

      Настя хотела сказать, что они едва ли нужны и Мюраду, тот тоже вряд ли силен в поэзии, но покосилась на Гюль, которая тихо плакала в тишине, и промолчала. Что она могла сказать подруге? Утешить, но чем? Их в любой день могли забрать вот так же, как подруг, и кто знает, что ждет дальше? Действительно, пригодится ли когда-нибудь то, чему учат?

      Желая чуть развеселить подругу, Настя принялась читать газели. Ее память всегда была великолепной, а запоминать то, что нравится, вообще могла, услышав впервые. Настя не раз поражала учителей способностью делать это. Например, услышав четверостишье Саади, вдруг заявляла Ниязу, что он уже читал его в позапрошлый раз!

      – Как читал? Не читал.

      – Ну да?

      И Настя слово в слово повторяла услышанное, заставляя Нияза застывать с раскрытым ртом в недоумении. Позже он понял, что золотоволосая полонянка просто схватывает все с первого слова, и перестал поддаваться на Настины уловки.

      Она знала множество самых разных стихов, конечно лирических.

      – Я болен был, к себе врача позвал.

      Но тот, едва взглянув, мою болезнь назвал:

      «Ты не меня, глупец, а милую зови!

      Твоя болезнь, поверь, всего лишь жар любви».

      Но вместо успокоения Гюль разрыдалась окончательно, словно предчувствуя что-то недоброе.

      – Я с ним сбегу!

      – С ума сошла?! Поймают и убьют.

      Настя забыла, что совсем недавно сама твердила, что лучше быть убитой, чем покорной рабой. Но время лечит, вылечило ее и от этой уверенности. Возможно, только потому, что до сих пор девушке ничего не грозило. Кто знает, что сказала бы и как повела себя Настя, случись ей быть проданной, как все, может, и попыталась бы сбежать, а пока девушка с удовольствием постигала премудрости образования.

      Прошло еще несколько дней, и Гюль куда-то увели. Она вернулась сама не своя, бросилась на матрасик, рыдая.

      – Что, Гюль, что?!

      – Показывали какому-то старому, страшному… Он разглядывал меня голой, трогал тело, чмокал губами. Завтра к нему отведут.

      Следом пришла Зейнаб, накричала на Гюль за слезы, велела поутру идти со служанками в хамам, чтобы быть готовой к отправке в гарем старика. И Гюль, которая столько твердила Насте, что гарем богача – это удача, теперь лила слезы от ужаса. Настя подозревала, что дело не только в том, что будущий хозяин стар, но и в существовании Мюрада.

      Когда Зейнаб ушла, Гюль вдруг произнесла фразу, озадачившую Настю:

      – Только не вздумай за меня заступаться, слышишь?

      – Заступаться? Но Зейнаб не так уж сильно ругалась. Она всегда так.

      Позже Настя поняла, что подруга совсем не ругань Зейнаб имела в виду.

      Ночью Гюль тихо скользнула из комнаты, но это неудивительно: по нужде они ходили в специальное помещение. Настя повернулась на другой бок и заснула снова.

      Разбудили ее крики, причем девушкам запретили выходить из своих комнаток, а к Насте и вовсе приставили служанку. Она поняла – что-то случилось с Гюль. Утром бросилась к Зейнаб:

      – Где Гюль?