Роксолана и Султан. Наталья Павлищева

легко, и Настя распевала их, приводя в ужас Зейнаб. Но девушку не наказывали, хотя ругали за своеволие часто.

      Много ли в юности нужно, чтобы почувствовать себя лучше других? Держали в особых условиях, холили, лелеяли, восхищались умом и способностями, явно выделяли даже среди тех, с кем вместе училась… Настя зазналась, легко поверив, что она особенная. Она и была особенной, но только не там, где оказалась. Умная и красивая рабыня все равно рабыня, и никакое знание латыни или персидской поэзии от участи быть проданной не спасет. Этого девушка пока не поняла, а если и говорили, то считала, что ее либо выкупят, либо не продадут вообще никогда.

      Но больше всего ждала, что выкупят и домой вернут. Должны же ее искать?

      Особенно в это поверила, когда одну за другой выкупили двух учившихся с ними девушек. Одна из них, Александра, и вовсе жила неподалеку от Рогатина, правда, в неволе с Настей почему-то знаться не желала. Не хочет, и не нужно, Настя не навязывалась, хотя так тянуло поговорить о родных краях.

      Но, услышав, что за Александрой приехали, метнулась к ней, чуть не в ноги упала:

      – Передай в Рогатин Лисовскому, что его дочь в неволе в Кафе. Христом богом молю, передай! Он отблагодарит, щедро наградит. Передашь?

      Та сначала шарахнулась в сторону, потом задумалась. Было видно, как она борется с собой.

      – Да чего же ты боишься?! Ведь кто-то же сказал о тебе родным. Скажи обо мне, меня выкупят, а тебе заплатят.

      – Кому сказать? Повтори.

      – Лисовским. В Рогатине их всякий знает. Скажешь?

      Александра словно нехотя кивнула.

      – Скажешь?! – умоляюще впилась в нее глазами Настя.

      И тут Александра зашептала ей горячо:

      – Ты дурочка! Чем тебе здесь плохо? Кормят, поят, работать не заставляют.

      – Дома же лучше. Ты не хочешь домой?

      – Мой Олесь ни за что не простит неволи, не женится на рабыне, пусть и нетронутой. Дома позор.

      – Глупости, с Руси степняки часто угоняли женщин в полон, но их радостно встречали, если удавалось вернуться.

      – Кто тебе сказал? Ты хоть одну счастливую видела или о такой знаешь?

      – Я и тех, кто вернулся, не видела.

      – А я видела. У меня тетка вернулась, так что? Всю жизнь и прожила как проклятая, словно она виновата, что мужчины защитить не могли. Родственники, что выкупили, сторонились. Жила бобылкой, так все, кому не лень, стали ходить к ней, словно она гулящая. Знаешь, чем закончилось?

      Настя махнула рукой:

      – Догадалась. Только не везде так. Знаю, что мне простят, потому как прощать нечего.

      – Простят знаешь кому? Тем, кто в море с корабля бросился, от неволи спасаясь. Или под плетьми степняцкими погиб. А нам с тобой, Настя, спасения уже нет. Кому докажешь, что чиста осталась? Не станешь же ходить по улицам и кричать?

      Надеяться было на что, она в плену уже почти два года, учится второй год, но пока никто на ее тело не посягал и обращались, словно с драгоценностью. Но ничто не вечно…

      Двух