Насты. Юрий Никитин

себя никак не именуем, кроме как борцами за свободу и самовыражение, мы ломальщики системы, а я ответил за всех:

      – Наша цель – как следует подосрать ненавистной системе угнетения! Мы, по сути, благородные сруны, это наш способ выразить протест бесчеловечному строю!

      Валентин спросил несколько ошарашенно:

      – Сруны?

      – Да, – ответил я. – Разве это не здорово – подосрать противнику? Разве ваш Достоевский, что швырял из грязного подвала камни в чистый хрустальный дворец Чернышевского, не срун?..

      Он проговорил замедленно:

      – Вообще-то… если в этом смысле… то да… Хотя, если вспомнить Гаргантюа и Пантагрюэля… то они сруны в самом буквальном смысле, что засрали свой город так, что их говно переполняло улицы и вваливалось в дома через окна. И тем стали знаменитыми на весь мир и вошли в классику!

      Данил спросил ошалело:

      – Гаргантюа… Это кто?

      Зяма сказал брезгливо:

      – Погугли, придурок! Комп включить или сам как-то сумеешь?

      А Валентин сказал вежливо:

      – Данил… вас Данилом зовут? Красивое имя. Данил, самая знаменитая книга, дошедшая до нас из Средневековья и все еще издающаяся огромными тиражами, – это «Гаргантюа и Пантагрюэль». Гаргантюа и Пантагрюэль – это два великана, оба только и делают, что срут и ссут. Правда-правда! Целые три главы о том, как и чем Гаргантюа в детстве подтирал жопу, почитайте на досуге! Получите агромадное удовольствие. Эта книга стала суперклассикой, мировым шедевром первой величины!

      Данил поднялся и пересел к столу, там Зяма развернул к нему монитор, а Данил сказал через плечо:

      – Провер-р-рю!

      – Класс! – восхитился Грекор. – Надо почитать. Картинки там есть?

      – Есть, – заверил Валентин, только средневековые… Без спецэффектов. Не цепляют.

      – Тогда кинуху надо снять, – сказал Грекор мечтательно. – В три дэ! Чтоб струя прямо в зал! Крупным планом. Чтоб как из шланга… га-га-га…

      Валентин кивнул и обернулся к нам.

      – И все потому, – сказал он, – что нормальному человеку, как вот я, а они всегда отыскиваются во все эпохи, осто… гм… осточертела пропаганда правильного образа жизни, проповедуемая церковью. И вот Рабле, который срал в подъездах, расписывал говном стены и разбивал зеркала в лифтах, написал этот роман, где все срут и ссут так, что говном, как я уже сказал, заваливают дома, а их ссанье вызывает наводнения, в которых тонут люди, сперва нахлебавшись дерьма так, что раздувало животы.

      – Отлично, – сказал я. – Мы стоим на прочном фундаменте.

      Данил прорычал, не оглядываясь:

      – Да здравствуют сруны! Слава срунству!

      Валентин сказал вежливо:

      – Да-да, вы правы, слава и да здравствует… так как в этом могучий и еще нераскрытый потенциал. Сруны, срунство…. соил, споил, боч, рипульсы, насты… да, насты – самое… гм… подходящее…

      Я промолчал, Данил спросил сердито:

      – Что за хрень?

      – Сруны, –