Нагадали мне суженого. Наталья Андреева

его был хриплым, но между ним и вторым стаканом воды встала я. Так что старушка наконец напилась и смогла говорить.

      – Ее забрал автор, – проблеяла она.

      – Как, когда, почему? – со всех сторон посыпались вопросы.

      – Вчера. Пришел и забрал. Сказал, что картина продана.

      – Кому?! – заорали мы хором.

      – Мы не спросили. Да и зачем? Продана и продана. Это его дело, художника.

      – Это теперь мое дело, – сердито сказал Аксенкин. – Я заплачу втрое больше. А, кстати, что на ней было?

      – Глиняная ваза, белая с синими полосками, гиря и связка ржавых ключей, – охотно перечислила я предметы, составившие прекрасный натюрморт, который, увы, исчез.

      – Тогда пусть нарисует мне два кувшина, две гири и хрен знает сколько ржавых ключей, – засопел Аксенкин. – Плачу втрое.

      Я сразу поняла, что в искусстве Стратоныч ни бум-бум. Количество предметов, запечатленных на полотне великого мастера, не обязательно переходит в качество. Я не считаю, что такие полномасштабные шедевры, как «Гибель Помпеи» или «Явление Христа народу», эта толпа, включая мраморных статуй и полуголых богинь, и впрямь безумных денег стоят, но, с другой стороны, ее в сумке не унесешь. Опять же масштаб, не кран же строительный подгонять? А резать на куски, это уже, простите, варварство. Иное дело натюрморт. Это дело тонкое. И две глиняные вазы – перебор. Тем паче две ржавые гири. Но Аксенкин этого не понимает. Помогла мне Офелия.

      – Нил, не пыли, – велела она. Так и сказала: не пыли. Я поняла, что Аксенкин почти уже ее собственность. – Проще взять готовую вещь. Вдруг вдохновение его больше не посетит? Кстати, кто он, этот художник? Неужели пробило кого-то из местных?

      – Нет, он из самой Москвы, – охотно пояснила смотрительница музея. – Приехал к друзьям погостить, и ему здесь так понравилось, что он снял домик, кстати, в двух шагах отсюда. Сказал, места уж больно живописные.

      Забыла сказать, краеведческий музей находится на территории бывшего мужского монастыря. Прекрасно, кстати, сохранившегося, за исключением самих монахов. Эти вообще не сохранились даже на кладбище. Наверное, сразу вознеслись. А вот монастырские стены уцелели прекрасно, равно как и постройки. Правильно, зачем им возноситься, в раю и так есть где жить. Так что все без исключения досталось нашему городу в качестве достопримечательностей. И колокольня, и трапезная, и молельня. И еще много старинных построек, одна из коих была запечатлена на полотне, принадлежащем кисти того же мастера. Его не унесли вместе с ключами и ржавой гирей, непонятно, кстати, почему.

      – Он живет вот здесь, – кивнула на картину старушка.

      Я вгляделась в старинный фасад, весь в трещинах, окно формой напоминает половинку лепестка садовой ромашки, подоконник почти врос в землю. Прекрасная, ни с чем не сравнимая старина! Вот где нашло приют вдохновение!

      – Это мы мигом найдем! – сказал Аксенкин, схватив со стены картину. Смотрительница не посмела возразить, тем более Стратоныч заявил: – Это я тоже беру. Покупаю. Плачу втрое.

      Он первый вышел из музея, мы следом. На этот раз я шла замыкающей, мой выход еще не скоро,