Аврора. Жюльетта Бенцони

вас не увижу! Поехали, Готтлиб! – крикнула она кучеру. – Постарайся ехать поаккуратнее, хотя я очень хочу поскорее покинуть этот негостеприимный край!

      – Нет, нет! Умоляю, фрейлейн, хотя бы еще словечко!

      Но Аврора решительно затворила окошко, надела маску и забилась в угол кареты. Кучер хлестнул лошадей. Только тогда она прыснула.

      – Еще один! – проворчала Ульрика.

      – Ты это о чем?

      – Сами знаете: еще один влюбленный. Надо было вам пораньше открыть личико, а то меня ужас как растрясло!

      Аврора, не отвечая ей, украдкой глянула в узкое заднее окно кареты. Молодой Асфельд застыл как вкопанный на своем коне посреди дороги и провожал ее взглядом, забыв накрыть шляпой свою рыжую голову.

      Она оценила бы по достоинству потрясение офицера, если бы по волшебству сумела подглядеть за его возвращением во дворец в Целле. По случайности в момент его спешивания во внутреннем дворе туда спустилась и баронесса Беркхоф. Подойдя к лейтенанту, она осведомилась, как все прошло, и была удивлена его невнятным ответом и отсутствующим видом.

      – Надо же, лейтенант, вы настолько утомлены?

      Он вздрогнул.

      – Я? Утомлен? Ничуть! Я – верный слуга Ее высочества. – Для большей убедительности он звонко щелкнул каблуками.

      – Значит, я могу ей о вас доложить?

      – Обо мне? Ее высочеству? Зачем?

      – Как же, перед тем как я отправила вас сопровождать графиню Кенигсмарк к границе, вы жаждали аудиенции по делу, которое, по вашим же словам, не терпело отлагательства.

      – Вот как? Прошу меня простить, баронесса, что-то не припоминаю…

      Он поклонился и зашагал прочь, как деревянный, с блаженной улыбкой и с умилением во взоре.

      – Одно из двух, – пробормотала про себя баронесса Беркхоф. – Либо он сомнамбула, либо влюбился. Я предпочла бы второе: от этого могла бы быть польза.

      Аврора в продолжение пути чувствовала себя уже не такой измученной. Выплеснув гнев на этого молодого дурня, она немного успокоила нервы, разгулявшиеся после неожиданно бурной реакции герцогини Элеоноры. Как она смела! Что бы ни натворил Филипп, чье преступление – если это было преступлением – оправдывалось чистотой его любви, он не заслужил такого презрения, такой ненависти от женщины, раньше выказывавшей ему столько расположения, что позволительно было задуматься, не стала ли она жертвой тех же чар, перед которыми не устояла ее дочь…

      Или все объяснялось страхом за дочь? Да, положение Софии Доротеи было опасным, но позволительно ли не снизойти из-за этого к отчаянию безутешной сестры пропавшего? Во власти герцогини Элеоноры было добиться от супруга, чтобы тот потребовал от курфюрста Ганновера, своего родного брата, объяснения событий, случившихся вечером 1 июля…

      Возвращение Авроры в Агатенбург получилось еще более мрачным, чем в Ганновер. Улетучилась последняя надежда, оставалось только выяснить, что происходило в ее отсутствие. Как будто ничего страшного: путешественница застала сестру в саду. Та прогуливалась – мелкими шажками,