Ида Верде, которой нет. Марина Друбецкая

покрыли полную шею.

      Она схватила газетный лист и поднесла к глазам.

      Несколько мгновений сидела молча, неподвижно, загородив лицо газетой, потом уронила лист на пол и громко выдохнула:

      – Мерзавка!

      Она резко встала, опрокинув кресло, но пошатнулась и схватилась за грудь.

      Рунич удержал Ведерникову, усадил на свое место и махнул официанту, чтобы принес воды.

      – Успокойтесь, милая Юлия Михайловна, – приговаривал Рунич, поднося воду Ведерниковой. – Ваше предложение мы еще обсудим. Оно заманчиво, весьма заманчиво, но – позже, позже. Позвольте и мне кое-что вам предложить… – Он умолк, и усмешка тронула его губы. А ведь и правда мерзавка! Стреляются из-за нее – поди ж ты! Еще явится ввечеру, как давеча, со своими глазами-каплями. Устроит, не дай бог, сцену. Втянет в историю. С такой-то станется. Он слегка пожал руку Ведерниковой. – Зинаида Владимировна – барышня прекрасная. И не возражайте! – воскликнул он, почувствовав, как дернулась рука Ведерниковой. – Прекрасная, но несколько самовольная, излишне самостоятельная. Во избежание скандала – да-да, милая Юлия Михайловна, скандал весьма возможен, и вы сами это понимаете! – во избежание скандала я советую вам отправить Зинаиду Владимировну к отцу. Он ведь, кажется, на раскопках сейчас? – Ведерникова кивнула. – Вот и хорошо. Вам получше?

      Ведерникова поднялась – на сей раз медленно, осторожно, – попрощалась с Руничем и с несколько замороженным видом, зажав в руке газету, под перекрестным обстрелом взглядов праздной публики двинулась вверх по Петровке к бульварам.

      По дороге она ни о чем не думала, внутренне отгораживаясь от чудовищной истории, молниеносно ставшей публичным достоянием, только приговаривала тихонько: «Эх, Владимир Иванович! Владимир Иванович!» – словно обвиняла в чем-то мужа.

      Но, вернувшись домой, переступив порог квартиры, Юлия Михайловна мгновенно зажглась гневом.

      Быстрым шагом Ведерникова прошла в кабинет мужа.

      Зиночка, валявшаяся на диване, при виде матери встала.

      – Мерзавка! Полюбуйся! – крикнула Ведерникова, швыряя дочери газету.

      Алые пятна цвели на ее скулах и шее.

      Зиночка сделала шаг назад, и газетный лист упал перед ней на ковер.

      – Что вы имеете в виду, маман? – холодно спросила она, с брезгливой гримаской перешагивая через лист.

      – Что я имею в виду?! Твоего… как его… Шустрика! – Взгляд Ведерниковой упал на диван, где лежал еще один номер «Московских ведомостей». – Я вижу, ты в курсе дела! Доигралась? Вся Москва уже знает! От меня сегодня люди отворачивались! А об отце ты подумала? О том, как на нем отразится этот скандал?

      – Чем же я виновата? – еще холоднее осведомилась Зиночка.

      – Девушка всегда виновата! Играла, давала надежду, морочила голову! Я всю жизнь твержу тебе, что следует быть осмотрительной!

      – Ваша логика, маман, сильно хромает. Вот если бы я вчера пришла к нему на квартиру… А что вы так удивляетесь? Он этого хотел. По-вашему, я должна была исполнять все его желания?