Ида Верде, которой нет. Марина Друбецкая

которыми грозил вот-вот рухнуть деревянный потолок, размещались мастерская и жилье Мити Пальмина.

      Кинорежиссерами себя величали двое юношей – Митя Пальмин и Лекс Лозинский. Дмитрий Дмитрич и Алексей Всеволодович.

      Собственно, идея ринуться в «волшебные волны сюрреалистического океана» принадлежала невысокому крепышу Пальмину, по виду более напоминающему циркача, нежели литератора, художника, режиссера или композитора – Пальмин фонтанировал идеями во всех видах искусств.

      На дачке Пальмина, спрятанной на задворках липовой аллеи, Рунич появился к вечеру.

      Приехав в Сокольники, практически за город, он долго бродил по лесу, рассматривал лица людей, придавленных солнцем к мятой траве, искупался в озерце, украшенном одинокой лилией, подремал, опустившись на мягкую от сосновых иголок землю и привалившись к янтарному сосновому стволу… хотел было возвращаться домой, но тут наперерез ему из-за деревьев выскочил на велосипеде Пальмин.

      А через десять минут, бегая без остановки по захламленной терраске, подпрыгивая, размахивая руками, тряся головой, он уже показывал Руничу эскизы к фильму «Чарльстон на циферблате».

      – Не уверен, что это подходящее название, – бормотал Рунич, не без удивления рассматривая сделанные пером рисунки, что веером раскидывал на столе Пальмин. Очень хорошие. Иногда даже удивительные.

      – Время – животное. Одно – или стая: годы, десятилетия, столетия – не знаю, – разрубая кулаком воздух, проскандировал неугомонный Пальмин так, как делают это поэты – по слогам, на ударных вскидываясь голосом. – Ваша идея, Рунич. И она великолепна. Значит, людей пожирают часы. Стрелки множатся и оказываются челюстью, которая скалится. Представьте: ночь, темень, цикады, птица кричит, бьют часы на Спасской башне, и что-то странное начинает происходить со стрелками. Они стремительно вращаются. Быстрей, быстрей, быстрей! Циферблат стекает со стены и…

      – Я бы начинал не со Спасской башни, а с обычных городских часов. На пустынной утренней улице… – перебил его Лозинский.

      Между тем Пальмин поворачивал лицом к обществу холсты, с которых в разных видах скалились циферблаты.

      Приятель его покачивался в кресле-качалке, вытянув длинные скрещенные ноги, и иногда – Рунич случайно обратил внимание – не без удовольствия смотрел на свое отражение в зеркале, прорезая пальцами волнистую шевелюру волос. Позер! Наверное, ходит павлином по съемочной площадке. Не замечает, что с соавтором они составляют комическую пару: энергичный коротышка и меланхоличный дылда.

      Пальмин поэту сразу понравился, а Лозинский – сразу не понравился.

      – Да ты просто трусишь, Лекс! – захохотал Пальмин. – Боишься, что заклюют за такой шикарный образ – кремлевские часы, пожирающие граждан!

      Лозинский отмахнулся.

      – А если превратить стрелки в нож с вилкой? – вмешался в дискуссию Рунич. – Или это слишком… хм… убого будет смотреться? Как вообще вы сможете представить это, – широким жестом он обвел валявшиеся на столе эскизы, –