Все о Москве (сборник). Владимир Гиляровский

по церквам проклинают!»

      Горячилось его превосходительство, двигая вставными челюстями, и грозило принять какие-то меры против меня лично, если я осмелюсь искать материалы.

      «Пока я жив, и вообще пока существует цензура, – этого не будет. Пока…»

      Я не дал ему договорить, повернулся и, уходя, сказал: «Подождем, ваше превосходительство!»

      Расхохотался Иван Иванович, хлопнул меня по плечу и ласково сказал:

      – Дождешься, еще молод… Дождешься!

      * * *

      Я вернулся в Москву из поездки по холерным местам и сдал в «Русские ведомости» «Письмо с Дона», фельетона на три, которое произвело впечатление на В. М. Соболевского и М. А. Саблина, прочитавших его при мне. Но еще более сильное впечатление произвели на меня после прочтения моего описания слова Василия Михайловича:

      – Удивительно интересно написано, но нельзя печатать!

      И он показал циркуляр, запрещающий писать о холере.

      * * *

      Я не любил работать в редакции – уж очень чинно и холодно среди застегнутых черных сюртуков, всех этих прекрасных людей, больших людей, но скучных. То ли дело в типографии! Наборщики – это моя любовь. Влетаешь с известием, и сразу все смотрят: что-нибудь новое привез! Первым делом открываю табакерку. Рады оторваться от скучной ловли букашек. Два-три любителя – потом я их развел много – подойдут, понюхают табаку и чихают. Смех, веселье! И метранпаж рад – после минутного веселого отдыха лучше работают.

      – Что нового принесли? – любопытствует метранпаж И. П. Яковлев.

      – Да вот, буду сдавать, Иван Пафнутьич.

      И бегу в корректорскую. Пишу на узких полосках, отрываю и по десяти строчек отсылаю в набор, если срочное и интересное известие, а время позднее. Когда очень эффектное – наборщики волнуются, шепчутся, читают кусочками раньше набора. И понятно: ведь одеревенеешь стоять за пахучими кассами и ловить, не глядя, освинцованными пальцами яти и еры, бабашки и лапочки или выскребать неуловимые шпации…

      Тогда еще о наборных машинах не думали, электричества не было, а стояли на реалах жестяные керосиновые лампы, иногда плохо заправленные, отчего у наборщиков к утру под носом было черно… Пахнет копотью, керосином, свинцовой пылью от никогда не мытого шрифта.

      Как же не обрадовать эту молчаливую рать тружеников! И бросишь иногда шутку или экспромт, который тут же наберут потихоньку, и заходит он по рукам. Рады каждой шутке. Прямо, как войдешь, так и видишь, что набирают что-нибудь нудное: или передовую, или отчет земского заседания, или статистику. А то нервничают с набором неразборчивой рукописи какого-нибудь корифея. Особенно ругались, набирая мелкие и неясные рукописи В. И Немировича-Данченко. Специально для него имелись два наборщика, которые только и привыкли разбирать его руку. Много таких «слепых» авторов было, и бегают наборщики друг к другу:

      – Чего это накарябано – не разберу?

      Жаль смотреть в такие вечера на наборщиков, и рады они каждому слову.

      – Что новенького, Владимир Алексеевич? – И смотрят в глаза.

      Делаешь серьезную физиономию, показываешь бумажку:

      – Генерал-губернатор