Одна – здесь – жизнь. Марина Цветаева

потрясающее впечатление. Он три дня ходил за мной следом, чтобы я ему их переписал…

      Слушаю молча.

      – Его очень любили, все к нему приходили во время болезни. За день до его смерти кто-то из студийцев принес ему котлету из конины. Воткнул вилку и, с усмешкой: «Может, свою же лошадку и ем»… У него ведь конские заводы были. Страстно любил лошадей.

      – А как же все эти студийцы, все эти юноши, все эти молодые женщины? Как же они все-таки не…

      – Не догадались?

      – Не отстояли его у смерти?! Ведь в их руках: молодость, любовь – власть!

      – Ах, Марина Ивановна! Жалость – не любовь. Особенно к старику. Стахович ненавидел жалость. «Я никому не нужный старик…»

      Переходим на тротуар – курить. Пальцы еле держат папиросу. Была оттепель, стал буран.

      – Он никакой записки не оставил?

      – Нет, но в день своей смерти он еще был в театре, подошел ко мне, спросил: «Ну как, Вы еще не устроились?» – «Нет». – «Как жаль, как жаль», и сжал мои обе руки.

      – А что это за маленький человек, который так плакал в церкви?

      – Его камердинер, он раньше был буфетным мальчиком. За день до смерти он выдал ему жалованье за месяц вперед и награду. Перед смертью он заплатил все долги.

      Доходим до кладбища. Божественная белизна Девичьего Монастыря, успокоительный свод арки. (Об этом кладбище, в 1921 г., один мой спутник-еврей: «Стоитумереть, чтобы лежать здесь», и, после паузы: «Может быть, и – креститься».) Идем к могиле. Студийцы сами хотят опустить гроб, но гроб, сделанный в Художественном театре, слишком широк (я, мысленно, с усмешкой: барский!) – не проходит. Могильщики расширяют. К священнику, торопясь и заплетаясь, подходит монашка: «Батюшка, нельзя ли поскорей? Второй покойник у ворот».

      Сугробы не расчищены, стою на могиле Сапунова, немного мучась тем, что это – ну – не по Стаховичу. Помню какую-то даму в трауре. Большие, стеклянные от слез, голубые глаза. Когда гроб опускают, крестит его вслед мелкими частыми крестиками.

      Потом узнаю – актриса, у которой недавно в Киеве убили мать и сестру.

* * *

      Гражданская панихида по Стаховичу (Художественный театр).

      Сначала траурный марш Бетховена.

      Стахович и Бетховен. Надо понять.

      Первое, что чувствую, – несоответствие, второе – неловкость, как от нескромности. – В чем дело? – Слишком пышно… Слишком явно. – Ну?

      Стахович – XVIII век, Бетховен – вне (всякого). Что соединило эти два имени? – Смерть. – Случайность смерти. Ибо для того, Стаховича, смерть всегда случайность. Даже вольная. Не завершение, а разрыв. Не авторское тире, а цензорские ножницы в поэму. Смерть Стаховича, вызванная 19-м годом и старостью, не соответствует сущности Стаховича – XVIII веку и молодости. Уметь умирать еще не значит любить бессмертье. Уметь умирать – суметь превозмочь умирание – то есть еще раз: уметь жить. Больше – и уже на французском (языке формул) скажу:

      Pas de savoir-vivre sans savoir mourir[46].

      Savoir-mourir, обратно savoir-vivre[47] – какое русское существительное! Счастлива,

46

Нет уменья жить без уменья умирать (фр.).

47

Уменье умирать обратно уменью жить (фр.).