Другая химия. Ольга Толстова

могу трахнуть девицу, не разрисовав её кожу символами неизвестного в здешних краях алфавита. Я просто отрубился.

      Когда я очнулся, в квартире уже не было никого, а я был безумен. Моё видение сидело на краешке дивана, среди бутылок, лохмотьев, крошек, салфеток, огрызков и ломтей сушёной рыбы. Моё видение прямо держало спину, сложив руки на коленях, и смотрело, как я медленно прихожу в себя.

      Увидев, что я продрал глаза, она достала из сумки баночку туши и кисть и положила это на край журнального – а в моей квартире «спиртного» – столика. Встала.

      Бросила сумку на диван, медленно подошла ко мне, посмотрела на безумие в моих глазах и также медленно отошла к стеклянной стене.

      Её движения сводили меня с ума.

      Она сняла полосатую блузку, короткую юбку, скинула красные туфли. Белья на ней не было.

      Потом она подошла ещё ближе к стене и прижалась к закалённому стеклу.

      Моё видение, моя галлюцинация. Моя почти утраченная муза.

      Я понял, что совершенно безумен и мне уже нечего терять. Я взял тушь и подошёл к ней.

      Правда

      Это правда, в которую мне до сих пор страшно поверить до конца.

      Я спросил её: откуда у тебя этот шрам на плече?

      Она ответила: это был осколок чего-то. Во время одного из налётов. Чего именно, я даже не знаю. Я думала, ты исчез навсегда.

      Я спросил её: а что было после того, как я исчез навсегда?

      Она ответила: я плакала ночами. Родители думали, я не могу забыть того, что случилось. Так и было.

      Тебе снились кошмары?

      Мне снились мечты. Я плакала, потому что мне приходилось просыпаться.

      А потом? Что случилось потом?

      Война.

      А дальше?

      Они заставили меня забыть твоё имя. Убедили, что я больна. Что мне нужно стать другой. Что я не нужна тебе. Я поверила.

      Тогда почему ты пришла?

      Я узнала, что они лгали мне. Ты звал меня каждым словом.

      Это правда, которой я недостоин.

      Но – это правда.

      Следующее

      Несколько татуировок были настоящими.

      Первая была на левой лопатке – лёгкий парусник, с парусами не из грубой ткани, но паутины символов веры и сомнений.

      Вторая была вокруг пупка – бесконечно переплетающиеся, теряющиеся друг в друге витки спирали судьбы.

      Третья была на пояснице – две пары орнаментов, лент, где звенели колокольчики и стихи на языке, которого я никогда не знал.

      Четвёртая была на спине у основания шеи – маленький человечек, испускающий сияние, с закрытыми глазами летящий в облаках и выдыхающий изо рта свои мысли.

      Четверо: сын, дочь и два младших сына-близнеца. Я думал, что рисую их, но я ошибался.

      Те, кого я предчувствовал, произошли от наших непутёвых детей. Мои чудесные внуки. Я рад, что успел узнать их.

      И когда я сделал последний рисунок, последнюю татуировку, понял: то, ради чего я здесь, наконец, свершилось. И я освободился от наваждения.

      Мне больше не была нужна тушь, и узоры, и что-то ещё. Достаточно было счастья.

      Я просто любил её.