Почти как люди. Иван Михайлович Ренанский

грохочущий тамбур чуть не врезался в Полпальца, избивающего кулаком ни в чем не повинную дверь купе проводницы.

      – Милая, ты такая милая…– стонал Полпальца.

      Диагноз был ясен – пьян до полной потери себя.

      Пока я шел по коридору, Полпальца все повторял:

      – Милая, ты такая… такая милая…

      Кажется, наш идальго никак не мог подобрать подходящего эпитета, и от этого ужасно страдал. Однако, когда я уже шагал в свое купе, до меня долетело:

      – Милая… Ты такая милая…Я прям хуею!

      "Достойно,– почему-то подумалось мне,– если осаждаемая крепость не падет даже после такого, значит это зажравшееся, блядское человечество обречено".

      В купе уже все спали – свет не горел. Я, не раздеваясь, лег на свою нижнюю полку, ещё какое-то время рассматривал силуэты пустых бутылок на столике и отблески проносящихся мимо полустанков в квадрате окна, а потом как-то незаметно провалился в тяжёлый, не слишком приятный сон. Сколько спал – не знаю. К яви же меня вернул страшный грохот. "Вот и все,– сверкнула перепуганная мысль в сонном и пьяном мозгу,– поезд сошел с рельс, сейчас все кончится. Боже, как не правильно я жил…". Однако, как следует вглядевшись в душную купейную темноту, я разобрал некий крупногабаритный предмет, лежащий на полу.

      – Что это было?– донёсся до меня голос одного из попутчиков.

      – Кажется, виолончель сверху рухнула.

      – Не, это не виолончель.

      Тут же мгновенно протрезвев и покрывшись холодным потом (сразу представился мой футляр, лежащий на полу, а в нем – груда щепок, бывшая некогда инструментом), я нагнулся, вытянул руку… Пальцы коснулись чего-то теплого. Ещё ничего не понимая, я поднес руку к лицу, и, в очередном коротком проблеске за окном, увидел на ладони кровь. В этот же самый миг другой мой сосед сообщил:

      – Это не виолончель. Это Ярик со своей полки сверзился.

      Я толкнул дверь купе, и внутрь хлынул тусклый коридорный свет, вырвавший из темноты кусок пола, с лежащим на нем телом. Из-под тела растекалась красная лужа.

      – Покойся с миром, мастер,– изрек кто-то благоговейным шепотом,– все от синьки ебаной.

      – Мужики, делать-то что?– меня накрыла волна тупого, животного ужаса,– нужно скорую!

      – Для начала поезд остановить нужно. Беги в тамбур, дерни стоп-кран. Только все равно уже поздно. Так башкой шарахнуться – это ж надо…

      Я выбежал из купе, на подгибающихся, ватных ногах проковылял по коридору до тамбура. Стоп-крана в тамбуре не обнаружилось, зато обнаружился Полпальца, ещё более пьяный, чем был. К тому же, не один – идальго одной рукой обнимал за талию ту самую проводницу, а в другой держал дымящуюся сигарету. Вид у них был такой, будто обоим по шестнадцать, и вот-вот должен случиться первый поцелуй, а за ним и все остальное, тоже первое.

      При моем появлении проводница дернулась, а Полпальца раздражённо крякнул – идиллия была грубо нарушена.

      – Где стоп-кран?!– ошалело вскричал я.

      Проводница испугано пискнула, а Полпальца с самым спокойным видом поинтересовался:

      – С