Почти как люди. Иван Михайлович Ренанский

пыхтя и покрякивая, вышли на лестницу, на несколько секунд задержались, собираясь с силами.

      – Давай, не спеши, князь, помаленьку.

      Помаленьку так помаленьку. Ступенька. Ещё одна. И ещё. Руки затекли, плечи налились свинцом. Кое-как преодолев один лестничный пролет, бревно, не сговариваясь, опустили, утерли со лбов пот, закурили.

      – Внутри все, понимаешь,горит,– пожаловался мужичок,– всю ночь квасил, теперь, блин, хоть помирай.

      – Знакомая песня,– подтвердил я.

      Докурили, подняли бревно, понесли дальше.

      На очередной ступеньке я вдруг оступился, нога поехала вперёд, ноша потянула вниз, мужичок коротко ругнулся, после чего у меня за спиной раздался глухой удар.

      – Берегись, князь!

      Я едва успел отскочить в сторону и вжаться в стену- бревно послушно и неторопливо покатилось вниз по лестнице. А в следующую секунду меня оглушил многоголосый детский визг- коротко переглянувшись, мы с моим товарищем по несчастью ринулись следом за упущенной ношей.

      – Все живы? Никого не задавило?– выкрикивал находу мужичок, резво перепрыгивая сразу через несколько ступенек.

      На лестничной площадке, расположенной этажом ниже, нас ожидала вполне предсказуемая картина- стайка перепуганных детей жалась к не менее перепуганной Софье Тимофеевне, а бревно преспокойно лежало здесь же, чуть поодаль. Какая-то девочка лет десяти тихонько плакала.

      – Не бойтесь, дети,– севшим голосом произнесла Софья Тимофеевна, делая значительные паузы перед каждым словом,– это всего лишь наши феи. Фея музыки и фея… Фея…

      – Фея резьбы по дереву,– подсказал мужичок, указав взглядом на бревно, и добавил, но уже чуть тише, будто бы самому себе- сами понимаете, рабочий, мать его, момент.

      ***

      Вернувшись в отведённую для фей музыки комнату, я обнаружил стоявшего у окна Толика с полупустой пивной бутылкой в одной руке, и куском батона в другой.

      – Хватит жрать, давай работать,– буркнул я с порога.

      – А чего это мы такие мрачные?– поинтересовался Толик,– прими лекарство, старик- полегчает.

      Он явно блаженствовал, и ничто не могло омрачить сейчас ему радость бытия.

      – Мы мрачные, потому что бревна по лестнице таскали, пока вы, сударь, свой внутренний пожар за счёт общего аванса тушили.

      – Какие ещё бревна?

      – Тяжёлые.

      – Ну что ж,– Толик с достоинством поправил кружевной манжет и смахнул крошки с рукава камзола,– это похвально. Физический труд облагораживает. Хотя, как видно, не всех…

      Я принял протянутую бутылку, и на несколько восхитительно долгих секунд припал к пластиковому горлышку- с каждым глотком мир вокруг наполнялся добром, справедливостью и тихим, спокойным счастьем.

      В коридоре зазвучали приближающиеся голоса детей.

      – Пора, коллега,– Толик вздохнул,– как говорится, любишь кататься…

      – Люби