Большая книга о разбойнике Грабше. Гудрун Паузеванг

по улицам в темноте.

      Лицо у Грабша вытянулось, и он грустно рыгнул.

      Оставайся! А то стрелять буду!

      Олли собрала шесть пустых сумок и набила ими рюкзак.

      – Ведро и швабру и все остальное можете оставить себе, – пробормотала она и высморкалась. – Ну да. Завтра понедельник. Значит, опять мне идти на фабрику. Красить свиней. Это свиньи-копилки! Семь лет занимаюсь только тем, что чиркаю две розовые точки на свиных пятачках! Представьте себе. Разве это жизнь? Слева подступает очередь из свиней, я тыкаю им кисточкой в пятачок и тут же сдвигаю вправо, к женщине, которая рисует им улыбки до ушей. Чуть замешкаешься, сразу выбиваешься из ритма. Тогда я всех задерживаю, а на столе у меня гора свиней! Как я их ненавижу!

      Он только рот раскрыл от неожиданности.

      – Не пойму я вас, Грабш, – сокрушалась она. – Вы побывали почти в каждом доме, в каждой квартире, мастерской, магазинчике, лавочке… Только не у нас на фабрике! А что такое Чихенбургская округа без фабрики свиней-копилок? Копилки фирмы «Труд и Спрут», их же знают по всему миру! Вы не могли бы зайти туда поразбойничать?

      – А зачем мне свиньи-копилки? – развел руками Грабш.

      – Да не за свиньями, – воскликнула она, – а за дверцей от печки, в которой обжигают копилки. Они же глиняные! Не будет дверцы – можно будет несколько дней не раскрашивать пятачки!

      – А мне такая дверца зачем? – переспросил он.

      – Да киньте ее хоть в болото! Только украдите. Пожалуйста!

      Он плюнул  – плевок вылетел далеко за пределы пещеры – и буркнул что-то невнятное.

      – У вас здесь так хорошо, – продолжала она. – Так свободно! Вы можете делать что хотите. А я, даже когда прихожу домой с работы, не могу заниматься чем хочу. За меня решает тетя Хильда. Не замечает, что я давно выросла. А что я могу поделать со своим ростом? Я же не виновата, что такая маленькая. Только зачем я вам-то жалуюсь? Что вы понимаете в чихендорфской жизни?

      Она шмыгнула носом и убежала. Но далеко она не ушла, потому что Грабш вдруг вскочил, выхватил пистолет из-за пояса и рявкнул:

      – Стоять! Стой, а то стрелять буду!

      Олли остановилась и обернулась. Она не испугалась, а выжидающе смотрела на Грабша.

      – Оставайся! – приказал он.

      Тогда она скинула рюкзак, подбежала к разбойнику, подпрыгнула и бросилась ему на шею.

      – Ромуальдик, дорогой, – сказала она, плача и смеясь одновременно, – как хорошо, что ты не пускаешь меня домой!

      – Ты сказала «дорогой»? – изумленно переспросил он.

      – Да, да, да, – повторила она, – ты мне нравишься больше всех на свете!

      Тогда он выпустил из рук пистолет и крепко обнял маленькую женщину.

      – Ты мне тоже, – сказал он, – ты мне тоже…

      Вдруг она замолчала и замерла без движения. Голова бессильно повисла. Он потряс ее, покачал на руках. И отчаянно громко заплакал.

      – Я раздавил ее! – рыдал он. – Болван