Тропами вереска. Марина Суржевская

логове драит. Я захохотала, вообразив их вытянувшиеся лица – вот бы посмотреть!

      Служитель вошел, покосился на меня, отошел подальше. Понимаю: сидит страшилище такое, хохочет само с собой, потешается… Не объяснишь же, что я уже столько лет одна, так что же теперь, лишь слезы лить? Так уже все вылила, целое озеро вон, за леском. Деревенские девки не зря туда купаться бегают, чуют, что водица непростая…

      – Чего вылупился? – грубо сказала я.

      Он постоял, осматриваясь, но сесть было некуда. Сложил аккуратно свою сутану, сел на нее, к стене привалился.

      – Что, ведьм раньше не видел? – оскалилась я.

      – Видел, – спокойно ответил он.

      – Ну, конечно, видел. На костре, верно, – усмехнулась я. – И как, служитель, нравится тебе, когда ведьмы горят? Когда запах плоти жженной ноздри щекочет? И кричат они криком нечеловечьим? Нравится?

      Он не отвечал, только в глубине глаз мелькнуло что-то. Затаенное, больное.

      – Нет, не нравится, – произнес без надрыва, равнодушно даже. – Но иногда приходится делать то, что не нравится. Чтобы другим от этого стало лучше.

      – И чем же вам ведьмы мешают, служитель? – тихо спросила я. Даже насмешничать перехотелось.

      – Они скверна. Нечистота. Отродье тьмы. Ведьмой становится та, что проклята. Что душу свою замарала, грех совершила страшный, – повторил он убежденно, а я вздохнула. Да уж, видала я таких… Да, впрочем, мне дела нет до его убеждений, нечистота – и ладно. Да и есть в словах его правда, что уж там… Только странная правда эта, извращенная… А и пусть.

      Я принюхалась: надо же, а этот чистюля на озере помыться успел, пока я по лесу носилась, и даже рубаху свою выстирал, влажная еще. И волосы сырые, не просохли. Надо бы и мне освежиться.

      – Воды мне принеси, – протянула я. – На костре нагрей. Купаться буду.

      Он зыркнул из-под бровей синью, но поднялся без возражений и даже дверью не хлопнул. А никаких колодцев здесь, конечно же, нет, водичку от самого лесного озера таскать придется. Да через бурелом каждый раз, да по скользкой дорожке, по осенним листочкам. Мылась я обычно на ключах горячих, там, где лес мой на гору ползет, но пришлому о том знать не нужно. Нанялся, так пусть работает.

      Лохань вытащила, посреди лачуги поставила, травок душистых достала, устелила дно. Ильмир уже первые два ведра принес и над костерком греть начал. Шустрый какой… Помню, я, когда здесь поселилась, про источники горные не знала, пыталась вот так в лохань воду таскать. Так после второго раза выдохлась и купаться перехотела. Поплавала в холодном озере и зареклась с ведрами ходить. А он столько воды наносил, что можно было четверых помыть.

      Я повздыхала. Все-таки, к сути ведьминской неплохо бы еще и сил поболее…

      Лохань паром исходила, душистые травы на всю комнатку пахли, так что Тенька расчихалась и сбежала во двор. Даже Саяна улетела, хотя к вечеру всегда в доме сидит – мерзнет, старая. Я скинула свои разбитые ботинки, шаль сложила, балахон стянула. Тронула воду ногой, зажмурилась от удовольствия.