Тропами вереска. Марина Суржевская

полыни горькой, боль забирающей. И пошла за порог. Сунула кружку в распухшие руки служителя.

      – Пей!

      – Что это? – прошамкал он.

      – Отрава! – рявкнула я. – Надоел, угробить тебя хочу! А мясцо с боков твоих на зиму засолю, до весны пировать буду!

      – Подавишься, – хмыкнул он. Но кружку к губам поднес и хоть с трудом, но выпил. Я ногой в сердцах топнула, дернула служку за светлые волосы, выдрала клок. И в дом ушла.

      Там собрала со свечи наплав, размяла воск в пальцах, намотала прядку. Хорошо, длинные они, словно как раз для ведьминских обрядов растил! Зашептала, боль заговаривая, упрашивая из тела мужского уйти. А на откуп сырого мяса кусок приготовила – все ж лучше, чем свою силу тратить. Боль вползла кошкой – худой, драной и голодной. Руки мне лизала, ластилась, так уходить не хотела. Все лазейку искала, чтобы остаться, ко мне прикипеть, да я подманила, за шкирку схватила и за порог. Мясо в лесу закопала, а наплыв с белыми волосинками в свечу слепила, пусть горит, боль сжигает.

      Глянула на служителя: где оставила, там и сидит, трясется в ознобе. А когда я уже засыпала на своей лежанке, пришел. На пороге чуть не упал, споткнувшись, но устоял. Свернулся в углу своем, на сутане, и затих.

      Утром меня снова разбудил стук топора, и я зашипела сквозь зубы, накрыла голову покрывалом. И зачем только помогла служителю, боль вытащила? Валялся бы себе за порогом кулем, трясся в ознобе да хоть спать не мешал.

      Впрочем, ворчала я не злобно: сама знала, что солнце взошло, пора и мне подниматься. На балахоне моем дыра была, клинком служки оставленная, так и не заштопала. Хотя, на моих лохмотьях одна лишняя дыра и роли-то не играет, да и не приметна почти. Но все же я задумалась. Давно пора к людям выйти, одежды прикупить, а то совсем поизносилась, а впереди ведь зима… Кожух я себе из шкур сшила добротный, теплый, но вот платье шить не из чего, ткань нужна. А еще ленты, нитки, пуговицы, тесемки…

      Только последний раз я к людям восемь зим назад выходила. Насилу ноги унесла… Хорошо хоть Северко налетел, укрыл глупую ведьму, а то добрые люди накололи бы на вилы и топорами отходили так, чтобы и собакам костей не досталось. Но то давно было. Сейчас ко мне на версту подойти боятся да поклоны бьют…

      Я напилась воды из кружки, пожевала хлеб. И мукой бы запастись.

      – Слушай, служитель, дело к тебе есть, – окликнула я с порога.

      Он выпрямился, прикрыл глаза рукой. Лицо все еще распухшее, но хоть веки открылись, даже синева проглядывает.

      – В деревню сходишь, продуктов принесешь. И вещи купишь… Я расскажу какие.

      – А что, магия твоя черная закончилась? Попроси у Шайтаса, пусть подкинет то, что тебе нужно. Или наколдуй! – буркнул он.

      – Несподручно мне что-то силу на ткань переводить! – Вот дурак, неужели думает, что ведьмы все из воздуха берут? – Сказала, значит пойдешь!

      – Дорогу обратно найду, даже не надейся, – бросил он.

      Я плечами только пожала. А потом с ехидной ухмылкой вытащила молитвенник, который Ильмир обронил, когда меня повязать пытался, выдрала пару листов