Истории мертвой земли. Евгений Игоревич Долматович

что она хочет как-то задеть меня, но и потому, что так и не уяснила его истинного значения.

      Впрочем, даже захоти она понять, у нее все равно ничего бы не вышло, ведь всякое мое сновидение – это отдельное напластование грез и событий, в которых я прячусь от обыденности, в которых я либо сплю беспробудным сном, либо и вовсе умираю.

      Что же касается Кхе-ре, то я видел, вижу и буду видеть ее насквозь: все ее недалекие мыслишки текут передо мной едва заметным потоком ментальных нечистот. Вполне естественно, ведь это я сотворил ее, как и весь ее куцый род. Скажи я ей об этом, и она рассмеется – все рассмеются, настолько они недалеки. И настолько трусливы.

      Ведь истина пугает.

      – Сожри меня грубо! – велю я.

      Ответ мне заранее известен (и разве не я спровоцировал его своим вопросом?): у нас с Кхе-ре давно уже все не так гладко, как хотелось бы. Ей хотелось бы, не мне. Когда-то мне очень даже нравились склоки между разными типами одних и тех же тварей – я регулярно менял свои формы, дабы не упустить ни одного скандала. Но позже и это стало надоедать. В общем, мы с Кхе-ре давно уже не получаем друг от друга эмоций. И сдается мне, это тоже является частью всепожирающей обыденности, ловушкой, в которую я загнал сам себя. Все есть укрепившаяся модель, которую я помимо собственной воли использую в каждом новом творении – осознанном либо спонтанном.

      Все уже однажды случилось, и нет ничего нового пред взором моим…

      – Не дождешься.

      – Так и думал.

      Я вновь смотрю на звезды, наблюдаю, как они вспыхивают и гаснут, проглатываю их и выплевываю: скучно, совершенно нечем себя занять.

      Вместе с тем мысленно я слежу за Кхе-ре. С момента нашей первой встречи она обрюзгла, клыки ее затупились, педипальпы и хелицеры сделались вялыми и служат отныне лишь для приема пищи, а ее тело – этот склизкий комок материальности, загустевшая творческая энергия – обросло плотным слоем усиков, которые меня ни капли не возбуждают. А еще она постоянно канючит – все-то ей, дуре безмозглой, не нравится, все-то не так. Грустно, ведь такой она стала потому, что я ее такой сотворил.

      Вдобавок ко всему это невероятно скучно.

      – Страшилище!

      Я посылаю эту мысль ей в голову с такой силой, что Кхе-ре, при всех ее габаритах, отбрасывает прочь.

      – И незачем было толкаться, – хмурится она, даже не понимая, насколько вдруг стала уродлива.

      – Да пошла ты.

      Отвернувшись, я продолжаю любоваться погибающими звездами. Определенно, чего бы там не произошло, звезды я сохраню, – эта мысль вспыхивает где-то на периферии сознания и тут же гаснет. Я же ощущаю агонию звезд, впитываю ее, проживаю и… зеваю, зеваю, зеваю. Мне нестерпимо хочется разнообразия, чего-то необычного. Мне нестерпимо хочется…

      Любить?

      Пробую на вкус эту вроде бы знакомую, а вместе с тем странно новую идею. Она выскользнула из вороха тех событий, что случились когда-то давно и вместе с тем еще только должны наступить; будто бы заблудилось на прямой моего бытия. Кхе-ре же украдкой посматривает на меня, тайком