Под Золотыми воротами. Татьяна Луковская

а то не заметишь, как от старания обрюхатит.

      – Вот еще, – фыркнула Марьяшка.

      – Про князя Ярополка правда? – кашлянул отец, пряча собой дочь от Военежича.

      – Какая правда? – услышал Любим искреннее удивление.

      – Что полюбовник твой?

      – Врет!!! Врет! Не верь ему! – с шумом запротестовала Марьяшка.

      «Вот ведь, курица, так-то искусно врать научилась».

      – Ладно, даст Бог, потом разберемся. Здесь пока остаешься, не хочет воевода тебя отпустить.

      Любим услышал тяжелый вздох девушки.

      – Ты же меня вызволишь, правда? – зашептала она. – Я домой хочу.

      – Вызволю, Ярополка ему сумею добыть, так отпустит.

      – Нет! – взвилась Марьяша. – Не делай того, не нужно! Я выдержу и неволю, и боль, и позор, я сумею, – быстро зашептала она, – доля моя такая, сама выбрала. Не выдавай, они убьют его! – Марья вцепилась в руку отца.

      «А говорила, что не полюбовница, – зло сжал челюсти Любим, – вот и всплыло!»

      – Князья друг дружку не убивают, нету у них обычая такого, – попытался успокоить дочь Тимофей, – окаянными прослыть не хотят.

      – Ну так в порубе сгноят, то еще хуже – медленно без света Божьего помирать. Не делай этого, он к нам гостем пришел, нам доверился! – в голосе Марьяши звучала отчаянная мольба.

      – Да я за тебя десятками таких князей готов сдавать, – вырвал руку из ее цепких объятий Тимофей, – и не жаль мне их, а тебя, дурочку влюбленную, я жалею, и себя виню, что не уберег, не доглядел, – старик задыхался от волнения. – Прости меня, – вдруг попросил он у дочери прощение.

      – Что ты?! Что ты?! То я виновата, – оба зарыдали.

      – Ладно, прощайтесь! – прикрикнул на них Любим, время поджимало, надо быстрее избавиться от посадника.

      Марья уходила медленно, беспрестанно оглядываясь, старик побитым псом смотрел ей вслед.

      – Я тут постелить теплое принес, одежу кое-какую, сапожки и припасов, чтоб не голодала, – опомнился Тимофей, – Верша, тащи сюда, – обратился он к отроку, все это время сидевшему тихо в лодке.

      Мальчишка кинулся вытаскивать мешки, передавая их Могуте, на Любима он бросал неласковый взгляд волчонка.

      – Слово дай, что дочь мою не обидишь, – грозно обратился посадник к владимирскому воеводе, сразу преображаясь в хозяина.

      – Она у тебя сама кого хочешь обидит, – скривился в усмешке Любим, – ладно, обещаю, не обижу я девки твоей. Но ежели Ярополка не приведешь, с собой во Владимир-град заберу, не забывай об том.

      Спешно шагая про меж костров, Любим на ходу рылся в мешке, что-то выискивая.

      – Второй дай, – протянул он руку Могуте, – да где ж они?

      – Чего, Любим Военежич, ищешь, – удивился десятник.

      – Сапоги он ей передал, найти не могу, – Любим закопошился во втором мешке.

      – Так вот они, я их под мышкой несу, – показал Могута сапожки мягкого сафьяна, с вышивкой по краю.

      – Сюда дай, – вырвал Любим.

      «Припрячу пока, пусть в лаптях походит, как научится