Последний рейс «Фултона». Борис Сударушкин

власть перешла в руки доблестного полковника Северной Добровольческой армии господина Перхурова!

      – Опять, значит, господа вернулись, – сплюнул под ноги старик Дронов…

      Расстрел

      Арестованных втолкнули в товарный вагон, что стоял в железнодорожном тупике возле мастерских, закрыли дверь на засов, оставили часового.

      Пахло пылью и гарью, единственное окошко зарешечено. Скрипучий пол усыпан опилками. Сквозь щели пробивались лучи солнца.

      Тихон уселся на пол рядом с Резовым.

      – Что с нами сделают, дядя Иван?

      Токарь не успел ответить, как Степан Коркин зло и мрачно произнес:

      – Прикончат – и дело с концом.

      – От Алумова жалости не жди, – согласился Иван Алексеевич.

      Услышав это, к нему подскочил рабочий из бывших красногвардейцев:

      – О чем же вы думали, большевики? Давно надо было Алумова прижучить. А теперь он нас…

      – Все зависит от того, что сейчас в городе делается, – сказал Резов.

      – Неспроста контрики золотые погоны нацепили, – буркнул Коркин. – Зря бы рисковать не стали.

      Прошел час, второй. Рабочие молчали, гадая, что их ждет впереди. Слышалось, как под ногами часового похрустывает гравий.

      И вдруг с другой стороны вагона – шепот:

      – Дядя Ваня?..

      Тихон встал на колени, наклонился к узкой щели между рассохшихся досок.

      – Сережка, ты? Чего шастаешь? Часовой увидит – с нами окажешься…

      – Не увидит, тут кусты вплотную… Вас расстрелять хотят. Своими ушами слышал…

      – Не знаешь, что в городе? – спросил Резов.

      – Алумов хвастал – весь город у них в руках. Только врет, вроде бы со Всполья пушки бьют…

      – Слышали, товарищи? – обернулся Иван Алексеевич к рабочим. – Если вокзалы у наших – помощь придет…

      Шаги часового приблизились – Сережка затих. Потом шепнул в щель:

      – Ждите! Ночью попробую дверь открыть… – И бесшумно отполз от вагона.

      И опять в тюрьме на колесах тишина, прерываемая только вздохами. Помощь городу придет, но останутся ли они в живых – вот, наверное, о чем думал каждый.

      Часовой насвистывал «Семеновну», а в вагоне унылое молчание. Никто всерьез не надеялся на парнишку, один Тихон радовался, говорил Ивану Алексеевичу:

      – Молодец Серега! Недаром я его целый год на наши рельсы перетаскивал…

      Снова молчали, прислушиваясь, как возле вагона вышагивает часовой. И вдруг рядом крики, выстрелы, топот сапог. Пытался Тихон в щель высмотреть, что там делается, но ничего не увидел. Не Сережка ли попался?

      В вагоне душно, нестерпимо хочется пить. И чудится – где-то журчит, булькает вода. Первым не вытерпел Степан Коркин, кулачищем застучал в дверь:

      – Караульщик! Принеси ведро воды. Подохнем раньше времени – некого будет к стенке ставить.

      Грянул выстрел. Пуля расщепила доску, сорвала со Степана фуражку.

      – Чего гоношишься? – зашипел кто-то на механика. – Все пить хотим, да терпим.

      – Не терпишь ты, а со страху по тихой