Эльфы и их хобби (сборник). Олег Дивов

мертвая, подумала Ганка, говорила на удивление разумно. Ганка так эльфенку и сказала.

      – Я хочу с тобой, Ганка… Ты такая красивая.

      – Со мной нельзя, – сердито сказала Ганка, – и ничего я не красивая. Сам говорил, чернявая и нос длинный.

      Короткий нос эльфенка сморщился и он быстро-быстро потянул им воздух, точь-в-точь отец Маркиан.

      – Может, и не такая красивая, но я без тебя не могу, Ганка… Ты ведь уже совсем взрослая стала, я же чую… Вы, люди, быстро растете. Я тоже скоро вырасту. Приходи ко мне жить в землянку, Ганка. Которую Федора вырыла. Она не велела никому ее показывать, а тебе я покажу. Там тепло. Ну, почти тепло. И я постелю листья папоротника, и мы будем лежать на них.

      И везде насыплю цвет полыни, и пижму насыплю, чтобы нас не кусали блохи.

      – Ты что, совсем дурень? – сердито спросила Ганка.

      Может, дурнями лесные создания называть и нельзя, но этого уж точно можно – дурень и есть!

      – Не хочу я жить в землянке и спать на папоротнике. Я хочу спать на лавке, и чтоб холстина была чистая, и одеяло шерстяное, и перина пуховая. Ты бы и правда лучше своих поискал, Листик… твои шалаши из веток плетут и приманивают светляков, и свистом разгоняют тучи, и в шалашах у них всегда лето…

      Эльфенок опустил голову, и стал босой ногой чертить в пыли.

      – Я искал своих, Ганка, – сказал он наконец, – только знаешь, что… они от меня бегают. Только я вижу кого-то из своего народа, он раз – и все. И пропал. Думаю, от меня человеком пахнет. Потому что я рос с человеком. И ел вашу еду. Вот сыр, например. А может, у меня есть ваша кровь, Ганка? Как ты думаешь?

      – Не знаю, – шепотом сказала Ганка. – Не знаю. А только нельзя мне с тобой. Пойду я…

      Она встала, взула босые ноги в чоботы и оправила юбку.

      – Как же я один, Ганка? – сказал эльфенок так жалобно, что у Ганки аж сердце заныло. – Как же я теперь один?

      – А как знаешь, – сухо сказала она. – А будешь приставать, бате пожалуюсь!

      И пошла не оглядываясь, хотя почти не видела дороги из-за застилающих глаза слез. Эльфенок, думала она, нечисть, лесная некрещеная тварь, для него что правда, что вранье, все одно, и задурить голову он может так, что и сама не будешь знать, что правда, а что – нет. Так что пускай себе ноет и скулит, или пускай мирится со своей мертвой Федорой…

      – Ганка, – эльфенок бежал за ней, легкий, словно и правда был в родстве с сухими листьями, что невесомо кружились под ветром, – Ганка…

      – Ну чего еще? – сердито сказала она, не поворачивая головы.

      – Ты меня бросаешь, Ганка, а я тебе что-то скажу. Не хотел говорить, а теперь скажу. Вот стань здесь, и я скажу…

      Он вдруг загородил ей дорогу и худыми своими длинными руками прижал ее к стволу старой березы, такой старой, что эта береза уже и забыла, когда на ней в последний раз появлялась белая чистая кора… От эльфенка шел сухой жар, такой сильный, что Ганка отвернула лицо.

      – Ужас что делается, Ганка! – теперь он дышал ей прямо в ухо. – В лес спустился тролль. Я его видел, Ганка, сам видел, он ходит