Загадка для благородной девицы. Анастасия Логинова

предосудительного я в этом не видела, хотя не рассказала бы о них папеньке Натали даже под пытками.

* * *

      Тот страшный вечер, когда отцу принесли письмо, я помню до сих пор в мельчайших деталях.

      – Что теперь будет?! Надобно ехать немедленно! – Мама сжимала виски и металась по комнате.

      Я в это время должна была спать, но, разбуженная приходом посыльного, стояла у приоткрытой двери в гостиную и слушала. Мне было девять.

      – Собирай в дорогу Лиди, мы уезжаем, – сказал отец, и я, поняв, что сейчас за мной придут, опрометью бросилась в детскую. Залезла под одеяло и сделала вид, что давно сплю.

      Маменька, одевая меня, не скрывала волнения. Мы взяли только самые необходимые вещи, почти налегке бежали несколько кварталов пешком, не беря коляски. Мне было холодно, страшно, и я ужасно устала, едва поспевая за взрослыми. Но не хныкала, понимая, что случилось нечто очень серьезное.

      Лишь через полчаса быстрой ходьбы отец остановил экипаж. Потом, через несколько кварталов, мы вышли и сели в другой. И сменили таким образом еще три или четыре коляски.

      В последней мы пробыли очень долго: я уснула, положив голову на мамины колени и чувствуя ее ласковые руки на своих волосах. Помню, уже рассвело, когда меня все-таки разбудили – спешно и на этот раз неласково. В ту ночь резко похолодало, и мама меня, еще сонную, наскоро укутывала в пуховую шаль. У ворота сцепила ее края собственной брошью с большим круглым янтарем. А я смотрела, как снег за окном экипажа крупными белыми хлопьями валит на мостовую, и слушала твердый, решительный шепот отца:

      – Нет, Софи! Ты поедешь с ней – мы не можем так рисковать!

      – Ни за что не брошу тебя! – столь же твердо ответила мама.

      Я смотрела на снег, и мне было необыкновенно страшно. Как оказалось, это не дурной сон и ничего не кончилось.

      – Мама… – позвала я.

      – Я здесь, моя хорошая, – отвлеклась она от беседы с отцом и, запрокинув мою голову, поцеловала в лоб.

      – Идите, идите скорее! – заторопил нас отец и буквально вытолкал наружу.

      Я помню, как он дотронулся на прощание до моего лица, и помню, сколько тоски было тогда в его глазах.

      Потом мы с мамой, держась за руки, бежали по запорошенной снегом мостовой к другой коляске. Едва забрались внутрь, она тронулась.

      – Это мадемуазель Трюшон, – сдержанно представила мне мама молодую и очень некрасивую женщину. – Она позаботится о тебе, дорогая.

      Мама беззвучно плакала – она то льнула ко мне, то оглядывалась через стекло на уезжающий в противоположном направлении экипаж, где остался папа. Я крепко держала ее за руки, потому что понимала, что она хочет сделать. Понимала и вся дрожала от неизвестности и страха.

      Наконец она не выдержала.

      – Нет! – закричала мама кучеру. – Стойте, я хочу сойти!

      Кучер не останавливал, но мама, открыв дверцу, на ходу выпрыгнула из кареты. Путаясь в юбках и падая, она подымалась и вновь бежала за отцом. Та, другая коляска,