Загадка для благородной девицы. Анастасия Логинова

а Людмила Петровна, тех улыбок не замечая, только вздохнула тяжко:

      – Ох, любишь ты, Женечка, все жирное да неполезное. Давай я тебе, сыночек, сахарку в чай положу…

      И с упоением принялась накладывать кубики рафинада.

      В этот момент я не удержалась и подняла взгляд от тарелки: очень уж мне любопытна была реакция Женечки, чей возраст стремительно подбирался к тридцати, а рост давно превысил маменькин. Ильицкий был довольно хорош собою: широкоплечий стройный брюнет с черными глазами и тонким, с небольшой горбинкой, носом. Пожалуй, многие девушки с удовольствием бы им увлеклись, но, право, глядя, как тридцатилетний Женечка покорно принимает от маменьки сахарок, я уже не могла воспринимать его как мужчину, а только сдерживалась изо всех сил, чтобы ни один мускул на лице моем не дрогнул.

      Кажется, Ильицкий все-таки догадался о тщательно скрываемых моих чувствах, но мне было уже все равно. А вот Натали не выдержала, наблюдая ту же сцену, и издала очень неприличный смешок, за что я тут же наградила ее осуждающим взглядом.

      На какое-то время за столом повисла тишина, а потом заговорила вдруг моя подруга – самым невинным голосом:

      – А я очень люблю овсянку. Лизавета Тихоновна, вы будете столь любезны обеспечить ее на завтрак для вашей падчерицы?

      И тоже отодвинула тарелку.

      Однако. Моя подруга на удивление легко вписалась в свою семью: я тут же послала Натали еще один строгий взгляд, потому как вела она себя неподобающе, и та, устыдившись, опустила глаза.

      – Для моей падчерицы все, что угодно, Наташа, – выдавила улыбку Эйвазова.

      Впрочем, судьба все же наказала Натали от лица тетушки.

      – Совершенно верно, Наташенька, – не унималась Людмила Петровна, – тебе определенно не стоит любить жирное. Я хорошо помню твою матушку, царствие ей небесное, очень склонная к полноте была женщина. До свадьбы-то тоже тоненькая была, как тростиночка, а после родов – ох уж ее разнесло-то!.. Тебя, деточка, то же самое ждет.

      Натали густо покраснела и даже отложила ломтик булки, что щипала, отказавшись от завтрака.

      Досталось от любезной Людмилы Петровны тем утром и мне.

      – Что-то вы бледны очень, Лидия Гавриловна, никак больны чем? – спросила она, громко прихлебывая чай.

      Я отметила, что ко всем за столом Людмила Петровна обращалась по имени, а ко мне – по имени-отчеству, как будто шестым чувством догадываясь, что именно этот вариант своего имени я больше всего не люблю.

      – Нет, я здорова, – отозвалась я по-русски. Я себе пообещала, что здесь, в деревне, буду говорить на родном языке как можно меньше. – К сожалению, в Петербурге совсем нет солнца.

      Людмила Петровна меня ровно не слышала:

      – А то давайте я приглашу к вам своего доктора. Он хоть и жид, но дело свое знает, иначе бы я его к себе близко не подпустила.

      – Благодарю, но я здорова, – лучезарно улыбнулась я.

      Людмила Петровна покивала, все равно меня не слыша.

      – Замуж вам надо – мигом вся хворь пройдет, –