Самые страшные войска. Александр Скутин

как так бывает, а? Я соврал, а Коля сказал правду. Мне поверили, а ему нет.

      PS: Хотя дисциплина в нашем гарнизоне действительно была отвратная, но в карты на людей у нас не играли. А у Миши дальнейшая карьера не заладилась. С офицерами у него тоже не сложились отношения. Вскоре его от нас убрали и прислали нового, уже четвертого, мастера.

      Гауптлаг – 2

      Гарнизонная гауптвахта при 909 ВСО, пос. Нижний Софпорог, Лоухский р-н, Карелия. Май 1981 года.

      Я сижу в одиночке на гауптвахте, второй раз за свою службу. В первый раз было легче. Легче тем, что я знал, за что сижу, "за дело". А сейчас я даже не арестованный, а "задержанный". По официальной формулировке "за небрежный внешний вид". Надуманность формулировки была понятна даже начальнику губы Медведчуку, сказавшему это. Как будто он приехал за пятьдесят верст на лесную делянку лишь для того, чтобы убедиться, что сапоги у меня плохо начищены. Но от себя Медведчук добавил: "Командиры тобой недовольны". Странно, приказы я всегда исполняю, в пререкания не вступаю. Ну, разве что отвечу как-нибудь смачно. Так то ж для красного словца. И Устав при этом формально не нарушался.

      Например, мне ротный Чумак как-то пригрозил при всем строе:

      – Смотри у меня, договоришься! Будешь лес не в Карелии, а в Сибири валить.

      – Я сам родом из Сибири, вы меня Родиной не пугайте!

      Рота чуть не попадала от смеха. Солдаты знали, что я всегда могу отмочить что-нибудь в этом духе. Так я ж его на х… не посылал. А за то, что сказал, в тюрьму не сажают.

      И теперь вот сижу в одиночке и гадаю – за что?

      Официально мне не предъявляли никакого обвинения, не говорили, что против меня заведено дело. Значит не следствие, а дознание. Но и на допросы не вызывают, просто сижу в одиночке на узком пеньке, задница уже деревянная. Я не знал, что в это время в нашей роте вовсю трудился дознаватель – особист с Петрозаводска. Допрашивали всех командиров и солдат, с которыми я служил, каптер три раза переписывал мою характеристику.

      Слух во время сидения обостряется невероятно. Слышно, о чем говорят губари в караулке, слышно как били арестованных в общей камере. Меня почему-то не трогали. Я не знал еще, что подследственных не бьют, если на то не было указаний. Только каждый заступающий наряд открывал двери в мою камеру и долго, с изумлением рассматривал меня:

      – Вот этот? Неужели? А с виду такой невзрачный...

      – В чем дело? – спрашивал я.

      Но они лишь таинственно молчали. Я так и не узнал никогда, за что против меня завели дознание, в чем обвинялся. Наверное, уже и не узнаю.

      Кормили на губе совсем неплохо. Правда, сахар, масло и белый хлеб нам не доставался, съедали сами губари, но зато всего остального – от пуза! Так много и в роте не давали. И я, пользуясь ситуацией, с аппетитом лопал все, что давали. В здоровом теле – здоровый аппетит! Много позже я узнал от губарей, что это и спасло меня. Мне специально давали есть побольше. Особист, сколько не копал, не набрал на меня достаточно материала для открытия уголовного дела. И когда ему доложили, что я в одиночке хорошо ем и сплю, он сказал начальнику губы:

      –