Под солнцем и богом. Хаим Калин

ей рассказывали, сказочно богатой и не далее, как вчера, недоступной, надолго потеряло аппетит? А вместе с ним и женское…

      Сливаясь с зеркалом, она волнующей пантомимой рук расточалась о великих свершениях, начертанных ей судьбой, чей долгожданный водораздел она вот-вот переступит. Торопливый, но на диво выразительный макияж обнажал ее сокровенные желания и причуды, зеркало же, словно в ответ, томно запотевало, создавая иллюзию живого, полноценного общения.

      В том прибое страстных грез преклоняли колени и уходили в отставку: Брандо, Делон, нефтяные шейхи, другие мега-герои, по коим сохла, неотвратимо старея, женская половина Земли. Удивительно или закономерно, но в фантазиях Барбары Шабтаю даже место статиста не нашлось, хотя и доносилось порой: «Фу, мордатый да носатый (лишь бы списывать давал) … Подумаешь, умник, ловкий, но пархатый…»

      Между тем уставившийся в пол Шабтай танец предвкушений польки не внимал. Его охолодевшую в студень суть не могли задеть ни стихоплетство души Барбары, ни чреватая столбняком аппетитность ее форм, лишь выигравшая от банно-прачечных регалий. Недра Шабтая сковала одна-единственная и, на первый взгляд, не таившая прямой угрозы фраза «Смотри, и пол-ошибки хватит…», которую обронил в Берлине его несостоявшийся коллега-аноним, и чей подспудный смысл высветился только сейчас.

      Не вызывало малейших сомнений: после крушения «Боинга», похоронившего его связного с грузом и сам проект, он не кто иной, как свидетель, причем крайне опасный!

      Еще тогда, четыре месяца назад, вернувшись из Восточного Берлина в Западный и трезво взвесив весь расклад, Шабтай окончательно уяснил, что его спонсоры из Москвы – не просто высокопоставленные госчиновники, а самая что ни на есть верхушка Первого управления, а может, и самого КГБ, поскольку никакие иные комбинации не складывались.

      Безусловно, адресуя свою идею Совмину, Шабтай не мог и предположить, что кто-то на Лубянке (другого канала связи у него попросту не было, не отправлять же «Москва, главпочтамт, А. Косыгину, до востребования»), его цидулку прикарманит и, оценив потенциал, решит на идее «наварить», причем не одноразово, а готовя для неких целей «тупик»*, не исключено, для того, чтобы в скором времени драпануть на Запад. Но, так или иначе, как лицо подневольное, связанное сразу двумя обязательствами, отыграть назад уже не мог. В полном смятении чувств лишь пережевывал между делом: «Н-да, подкинула судьба подельников, иудин поцелуй…» Недолго, однако. Интрига авантюристу – точно малому дитя титька.

      «Можно, конечно, тешить себя иллюзиями, – ныне хандрил Шабтай, – что дельцам от сыска сей момент не до меня. Бабки-то тю-тю, вернуть бы как-то, если одолжились». Но, вспомнив, как на восточно-берлинском КПП, страшась «клопов», вчистую заменили его гардероб, лишь криво ухмыльнулся.

      Тут он вернулся в мир, где «задержался» на два сумбурно полосатых дня, в чем уже ни на йоту не сомневался. Словно раскаленным штырем кололо: «Будь я в Европе, закатали бы давно. Ноги, делай ноги. В нору, какая поглубже…»

      – Чего