Последние капли радуги. Алек Янц

Мария торопливо переместилась к изображению «Семистрельной», отчаянно моля её смягчить жесткое сердце отца. Из всех икон в доме именно она казалась Маше самой близкой и родной. Тонкие мечи, направленные в грудь Богородицы, напоминали Марии о её собственных внутренних шрамах, боли, ежедневно разрывающей грудь от острых, как иглы – как мечи – слов отца. Во взгляде Богородицы не читалось того укора, что Маша видела в других деревянных ликах. Наоборот, Богоматерь смотрела будто с пониманием и…обещанием помочь? Не благодаря ли ей Машу до сих пор не выгнали из дома, а отец порой бывает так добр к младшим девочкам?

      Мария перекрестилась и закрыла глаза. Дева…

      – Мы ведь не зря спасли тебя?

      – Ты ведь хотела спастись?

      – Прости меня, – Маша закрыла глаза, боясь и в сочувственном взгляде Божьей Матери разглядеть укор, – Я не могу их забыть. Я очень стараюсь, правда.

      Но ведь помимо молитв у неё была ещё одна защита – хотя бы до того, как отец начинает кричать. Мария закончила молитву и, подобрав юбку, поспешила в свою комнату. Любимые растения сразу приняли её, и девушка, нырнув под раскидистые зеленые ветви, притаилась у драцены, обвив руками ребристый ствол. Традесканция совсем расползлась и со стены перекинулась на кровать. Скоро под ней можно будет спать, используя вместо одеяла. А фикус слишком разросся и частично загородил от ряда кливий солнечный свет, льющийся из окна. Нужно будет пересадить их. И бегонии, горшок слишком широкий. И полить фиалки. И сделать ещё много важных вещей, без которых маленький садик съежится и засохнет. Забота о растениях всегда успокаивала Марию, вместе с водой она будто вливала в них часть своих сил и, что главное, получала ответ. Она была нужна и высоким папоротникам, и капризным орхидеям, и хризантемы будто тянули к ней свои пушистые макушки, и букетики примулы цвели для неё одной. Давным-давно, заметив, во что превращается комната, матушка воскликнула: «Богохульство!» – и велела убрать из комнаты все иконы, кроме одной, «Неувядаемого Цвета». Вопрос Маши: «Почему богохульство, если природа – Божье творенье?» так и остался без ответа.

      А отец несколько раз пытался выдворить цветы из комнаты дочери. Горшки выносились, ветви обрубались и – ничего. Отец даже распылял какой-то жуткий газ, после которого было невозможно дышать, а растения всё равно возвращались, прорастали из трещинок в мебели, из единственного забытого саженца. Они возвращались к Маше. Окружали цветущей стеной. Личный, маленький, зеленый островок спокойствия, о котором девушка заботилась с несвойственной для неё, грешницы, богохульницы, чудовища нежностью.

      До той минуты, пока не хлопнет входная дверь.

      – Машка, где тебя носит?! – судя по голосу отца, они с коллегами опробовали новое церковное вино, – Иди сюда, дура!

      Девушка на мгновение задумалась, не лучше ли переждать здесь, в зеленой безопасности, но:

      «Почитай кормителя нашего», – сказала бы мама.

      Маша вышла к отцу, который стоял посреди гостиной с большим пакетом в руках.

      «Оружие, – сразу же