Роман. Владимир Сорокин

огоньком папиросой. Лицо его было трудно различимо в темноте, и Роману показалось, что он совсем не изменился за три года.

      – Пошла вперед! – Клюгин толкнул ногой обнюхивающую колени Романа собаку, и та послушно побежала прочь.

      – Второй год твержу дуре – нельзя лаять на шляпных людей, лай на шапочных, картузовых, фуражковых. Нет, не доходит…

      – Что же вы не были у отца Агафона? – спросил Роман и тут же пожалел, что спросил не подумавши: Клюгин переступал порог дома священника только в качестве фельдшера.

      – Во-первых, любезный Роман Алексеевич, меня туда никто не звал. Да и даже если б позвали – не пошел. Вы, верно, забыли, в каких я отношениях с этими убогими Гаргантюа.

      – Признаться, вспомнил только теперь.

      – Вот-вот. Дядюшка ваш – забавный человек, тетушка мила. Рукавитинов – толковый малый, но педант, Красновские – фанфароны, а эти… – он презрительно махнул рукой, – тюфяки с соломой.

      – Ну, вы их строго судите. Они милые, простые люди…

      – Вы только что от них?

      – Да.

      – А… – опять махнул рукой Клюгин. – Ну да бог с ними. Пойдемте-ка, коли мы уж встретились, ко мне да потолкуем. Выпьем моей фельдшерской настойки, а вы чего-нибудь расскажете.

      – Что ж, пойдемте, – согласился Роман.

      Клюгин взял его под руку, и они пошли в темноте.

      Березняк кончился, впереди разверзся дышащий холодом овраг с силуэтами лепившихся по краям ледников, но Клюгин с уверенностью слепого повел Романа вниз по невидимой тропке.

      Динка бежала где-то рядом, шурша прошлогодней травой.

      – Вот они, наши прорехи да расселины, – все тем же вялым голосом говорил Клюгин, поддерживая оступающегося Романа, – поселившиеся на овраге люди! Да еще на каком овраге-то – на крутом! И живем себе. Даже вот гости наведываются. Из столицы.

      – Ну, к вам-то, положим, не только из столицы, а из каждой избы наведываются…

      – Верно, верно, друг мой. Каждый смерд ползет ко мне за эликсиром бессмертия. Дескать, дай мне, эскулап, хоть каплю, чтобы прожить еще один день в грязи и вони…

      – Вы, Андрей Викторович, совсем сегодня не по-праздничному настроены.

      – Аааа. Это их праздник.

      – Господь с вами. Это праздник всех.

      – Это их праздник. Но не мой да и не ваш.

      – Отчего вы так думаете?

      – Оттого, что мой праздник – это покой ума, а ваш – покой сердца. Вот что нас по-настоящему радует.

      – Неправда. Меня радует и беспокойство сердца.

      – Полноте. Что такое беспокойство? Ну-ка, вдумайтесь. Это же – без покоя. А без покоя – это мука, страдание. Так что не называйте черное белым. Ну-ка, дайте руку.

      Они стали выбираться из оврага по крутому склону.

      Клюгин шел первым, вытягивая Романа за руку.

      Наконец они оказались наверху.

      Выплывший из-за туч месяц слабо освещал вездесущие кусты ивняка, темные избы, оставшиеся справа, и громоздкий черный силуэт дома, стоящего прямо на краю оврага.

      Это был дом Клюгина.

      Романа