Рябиновый мед. Августина. Часть 1. Дом. Алина Знаменская

о чем-то важном!

      Мешал разговор, звучащий до того назойливо, что стучало в голове. Говорила нянька с пришедшей к хозяйке портнихой. Ася различала размытые пятна их лиц в резком свете керосиновой лампы и хотела сказать, чтобы замолчали.

      При этом ангела она видела четко, даже детально, а вот няньку с портнихой – смутно, в виде двух размытых пятен. Разговор их, крутившийся возле нее самой, хоть и не понимала вовсе, отчего-то запомнила четко, чтобы потом, через время, вдруг вспомнить все до единого словечка и задуматься.

      – Плоха, видать, девчонка-то?

      – Плоха. Не иначе – мать к себе забирает.

      – А мать у ней отчего померла?

      – Да кто ж знает? Нездешние они. Сам-то у господ служил, в имении под Питером. А к нам один приехал, с дочкой. Так бобылем и живет.

      – Хозяйка небось расспросила его, что да как?

      – Не знаю, как фрау Марта, а я дак с ним двух слов не сказала. Он молчит все. Хоть вроде мужик и незлой, но молчун, никто о них ничего не знает.

      – А девчонка бы рассказала.

      – Она сама не знает. В монастыре росла, пока отец не забрал.

      – Вона как…

      – То-то и оно. Говорят, любовь с тамошней барыней имел. От нее и дочка.

      Портниха почмокала губами, ее изображение стало раскачиваться туда-сюда, как игрушка ванька-встанька.

      – Выходит, девчонка-то не из простых? С голубыми кровями?

      – Что толку-то? Горшки-то за чужими детьми выносить? Тут хоть голубая, хоть синяя.

      – А барыня-то, говоришь, померла?

      – Может, и не померла. Но может, и померла…

      Разговор смешался, поплыл. Асе хотелось пить, но вместо слов получался лишь слабый стон. Брала досада – для чего так жарко натопили печь? Она кричала, но нянька не слышала.

      Ангел шевельнулся, приблизился. От его одежд веяло прохладой. Она вспомнила – так и должно быть, ведь он зашел с мороза.

      Ангел стал удаляться, а прохлада осталась. Ася начала поправляться.

      Свой горячечный бред она вспомнила гораздо позже, когда подросла. Ей сравнялось десять, когда, делая свою обычную работу – вынося ночные горшки за хозяйскими детьми Петькой и Гретой, пробегая босиком по утоптанному снегу до уборной во дворе, она вдруг отчетливо вспомнила весь разговор.

      «Что толку-то? Горшки за чужими детьми выносить? Тут хоть голубая, хоть синяя!»

      Это о ней! Она, Ася, – голубая кровь! Она достойна лучшей доли, чем прислуживать детям градоначальника. Ее мама – владелица богатого имения, и… никто в точности не уверен, что она умерла. Смерть обманчива. Ася тоже умирала, но не умерла.

      Все эти мысли в какое-то мгновение острыми иголками прокололи затылок. Иголочки поменьше вонзились в спину. Ноги холода не ощущали, они привыкли. Вычистив горшки снегом, девочка вернулась в дом и села причесываться.

      Старая няня, которую все продолжали называть по-молодому – Маришей, кончив молитвы перед закопченным ликом Богородицы, взяла гребень и повернулась к усевшейся на табурете Асе. Когда нянька справилась с упрямыми, пытающимися закрутиться в кольца густыми