Александро. Юлия Лангровская

же касается самой Анны, то старших сестер она едва терпела, младшими брезгала, матерью только пользовалась, а отца откровенно игнорировала. Одним словом, она никого не любила, никого не ценила, кроме своей собственной персоны.

      Анна даже не имела друзей, ибо, будучи отъявленной бездельницей, она, в то время как остальные чем-то занимались, бродила, где попало, собирая цветочки и думая о чем-то своем, забредала на участки соседей, а когда приглашала их детей порезвиться, то слышала одно и то же:

      – У нас дела. Нам некогда. А почему ты не работаешь?

      – Работать, работать! – фыркала Анна. – Зачем тогда жить, если приходится все время работать? – и шла дальше, в одиночестве, презрительно морщась и ворча себе под нос.

      Так было всегда. Никто не мог заставить ее сделать хоть что-то полезное. Анна жила исключительно для себя.

      Когда в сентябре ей исполнилось ровно четыре с половиной, Мария снова попыталась на нее повлиять, но Анна, убежав из дома на целые сутки и блуждая где-то по округе, так доконала сердобольную Марианну, что у той чуть не случилось выкидыша. Она слегла, умоляла найти Анну, а когда ее нашли, упросила всех не давить на девочку. Пусть, мол, живет, как хочет, так ей, матери, хоть тревожиться не придется.

      Однажды Герман вошел в дом между обедом и ужином, чего обычно не делал, опасаясь не успеть обработать тот или иной клочок земли. Он держал в руках какую-то бумагу, был бледен и очень взволнован.

      Марианна лежала в постели. Дети копошились в кухне.

      – Что с тобой? – жена, в тревоге, привстала.

      – Лежи, – он присел на их кровать. – Мне только что привезли вот это. Это копия завещания дяди. А это извещение о его смерти. Он скончался вчера.

      Марианна перекрестилась.

      – Но, почему же ты так выглядишь, дорогой? Нам нечего опасаться. Все равно ни гроша от него не получим, а жить будем, как прежде. Ничего не ухудшится. Куда уже? Теперь может быть только лучше. Не волнуйся.

      – Ты права. Теперь может быть только лучше. Но при одном условии.

      – Каком?

      – Что у нас родится сын.

      – Какая разница, сын или дочь? Я знаю, ты хочешь сына…

      – Не только я хочу. Главное, это дядино условие.

      – Условие?

      – Да. Только в этом случае мы получаем от него все.

      – Все?!

      – Абсолютно!

      – Но это…

      – Это значит, что мы сможем больше не скрывать своего титула!

      – И вернуться в нормальный дом!

      – Бывать в обществе!

      – Дать детям образование!

      – Выдать их замуж!

      – О, Герман!

      – Марианна! Однако не обольщайся. Что, если у нас снова будет дочь?

      – О, нет. Я уверенна. Будет сын. Я обещаю тебе.

      – Ты не можешь мне этого обещать.

      – Могу. Могу!

      – Это наш последний ребенок. Ты ведь не забыла, что сказал доктор? Седьмой может стоить тебе жизни.

      – Да, знаю. Это наша последняя надежда. И будет сын. Говорю же тебе, я это чувствую! Верь мне!

      – Я верю, дорогая, верю, – он обнял ее