Кваздапил. История одной любви. Окончание. Петр Ингвин

матрас, через плечо заглянуло любопытное личико и сразу отпрянуло:

      – Не пойму: наслаждаешься моим позором или заводишь себя для нового круга воспитания?

      – Стираю.

      – Я справилась бы сама, – тихо вымолвила Маша, глазами провожая в вечность самые откровенные альбомы.

      – Нет уж. – Я стал просматривать остальное на предмет похожего компромата. – Тебе что-то может понравиться, или на что-то покуситься рука не поднимется. Мало ли. А так я спокоен. Этого больше никто никогда не увидит.

      – А если я хочу оставить себе как память?

      – Снова напрашиваешься на ремень.

      – Ремень, ремень… Вот и весь разговор. Брат, называется. Захара выгнал, меня избил, теперь в личной жизни грязными руками копаешься. Стоило ли тебя защищать?

      – Мы оба друг друга стоим, потому и защищаем. А это что за папка? Почему именно она запаролена?

      – Это личное. Не имеешь права. Отдай.

      – Теперь точно не отдам. Оказывается, мы еще не все знаем. О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья век… Черт бы его подрал, этот век просвещенья, жили же как-то без него. Говори пароль.

      С категоричностью партизана, который попал в гестапо, Машка мотала головой. Дескать, считайте меня коммунистом, живым не сдамся. Что же она такое скрывает, чему развлечения с Захаром и более скромные игры с негром в подметки не годятся?

      В черепе словно взорвалось, накрыло страшным пониманием. Я схватил сестру за плечи:

      – Наркотики?!

      Ее затрясло в моих руках, как тряпичную куклу:

      В этот момент Хадя решила позвать за стол. Прозвучавшее слово и наши позы заставили ее скрыться из виду.

      В памяти всплыл ее тихий голос: «Это твоя сестра и твоя жизнь. Если хочешь, чтобы они тебе нравились, то делай их такими. Ломая, ничего создать нельзя».

      А я, кажется, снова собрался ломать. Но повод же – всем поводам повод. Хуже не придумать. И с этим обязательно нужно что-то делать, так оставлять нельзя.

      – С ума сошел? Отпусти. – Машка вырвалась. – У нас от наркоты Пашка Семейчиков помер, я к этой гадости на километр не подойду.

      – Тогда что здесь?

      – Не твое дело. – Она замкнулась.

      А мои мысли уже шли вразнос. Что может быть еще? Бедна у меня фантазия, не дает ничего дельного. В голову лезет такое, что хоть на стену бросайся, но Маша не такая. Не может быть такой. Она как Мадина: по-детски живая, по-подростковому авантюрно настроенная и отрицающая навязываемые взрослыми скучные нормы. Обычная любительница приключений, которая даже еще не ощутила это в полную силу. Тогда что она прячет?

      «Не твое дело». Нет, сестренка, мое. Как брат я должен…

      Поперек вполне здравой мысли опять вспыхнули, как красный сигнал светофора, слова Хади: «Ломая, ничего создать нельзя». И другое: «Это акт отчаяния, а поступок должен быть продолжением слов и выливаться из примера, который подаешь жизнью». А моя жизнь, увы, не розами пахнет, местами – совсем-совсем не розами. Чего лезу в чужую жизнь?

      Я взял себя в руки.

      – Ладно,