Апостасия. Отступничество. Людмила Разумовская

договорились теперь до того, что христианство-де – ”религия смерти“, ибо монахи плоть свою умерщвляют. Стало – не надо и монашества! Не плоть умерщвляют монахи, но, повторю – по слову Пимена Великого, – страсти.

      Уже и таинства Брака им мало, а давайте-ка новое таинство введем – освящение первой брачной ночи! Освящение соития! Любого, надо понимать, до мерзости содомской включительно, чем занимаются, слыхать, у вас в Петербурге! Слышишь ли, чадо? Одни безумцы безумствуют и соблазняют, а другие безумцы нерассудительно внимают и соблазняются!

      Для чего же господа Мережковские и иже с ними манихейски разделяют цельную природу человека на якобы чистый дух и грешное тело для какого-то их механического соединения в будущем мифическом ”третьем завете“, утверждая, что между ними – пропасть? Не так учит Святая Православная Церковь, не так учит Господь наш Иисус Христос, давая задание каждому христианину самому свободно свершить подвиг очищения, просветления и стяжания Духа Святаго.

      Чадо, вся полнота истины о спасении человека уже содержится в учении Святой Церкви Православной. Имеешь ли страх Божий – отойди от безумствующих!

      Спаси тя, Господи.

      Молитвенник твой, многогрешный архимандрит Иоанн».

      Отойти от «безумствующих» помог только отъезд «безумствующих» за границу. Мережковский и Гиппиус уехали на два года во Францию, взяв с Павла клятвенное обещание не оставлять их письмами и непременно (непременно!) навестить их в Париже.

      17

      Нелегалом вернулся Петр домой в Россию.

      Уезжая, он даже не попрощался с Наденькой, оставив ей короткую записку, где было сначала всего две фразы: «Навеки твой» и «Прощай и будь счастлива». Потом, посидев и поплакав над запиской, присовокупил: «Все равно никто не будет тебя любить так, как я». И снова посидел, и еще поплакал, а из подсознания выплыло: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, приди и возьми ее». Он не помнил, откуда эта фраза, но она лучше всего выражала то, что он чувствовал в эту минуту. Жалко было расставаться с запиской. Так бы сидел над ней и сидел, плакал и плакал. И так жалко себя, так жалко, что слезы сами собой лились и лились. Пропала жизнь!.. Что ему теперь? Записаться в боевую организацию? Проникнуть во дворец?.. Убить… государя? И прославиться! И пусть она!.. О, как она тогда пожалеет!.. Что связала свою судьбу с этим носатым и усатым престарелым Натаном Григорьевичем! (Ах, Боже мой, а у самого Петра ни борода, ни даже усы как следует не растут!)

      – Ну зачем же вам, Петр Николаевич, боевая организация? – говорил Наденькин любовник Петру, насмешливо щуря глаза. – Вы еще не созрели. И револьвер вам не дам. Вы его и через границу не перевезете, полицейские отнимут.

      – Хорошо, – сдерживая клокотавший в нем гнев, соглашался Петр. – Револьвер я и без вас добуду. Скажите мне только адреса боевых товарищей…

      – Милый мой, ну какой же из вас террорист? Настоящий боец жаждет умереть за свободу! А вы, насколько мне известно,