Петля. Роман Сенчин

я, может, куда и приткнусь, а с ним… Пусть с вами побудет, тёть Тань…

      – Что ж, говорено уже…

      – Спасибо.

      – Просрала своё женское счастье, теперь вот маешься.

      – Какое счастье, тёть Тань? Вы б его видели…

      – Что, гвоздил он тебя? Пил запоями? А?

      – Пить – не очень, а руку поднимал.

      – Ну так, видать, доводила. Ты – языком, а он – кулаком. Пилила, а?

      – Срывалась… Но я человек эмоциональный. Что, молчком всё, что ли?

      Баба Таня скрипуче посмеялась:

      – В постели надо свою эмоциональность проявлять, а не так. Срыва-алась она…

      – А что ж вы с дядь Витей разбежались?

      – Но-ка! Ты в нашу жизнь не залазь. Свою устрой, тогда и будешь…

      – Извините.

      Мама вошла в комнату и сказала Гордею дрожащим голосом:

      – Наигрался? Надо поспать. Заканчивай.

      Гордей молча кивнул. Собрал в кучку кубики… Спать не хотелось, и теперь он вообще трудно засыпал днём, но говорить об этом было страшно. Лучше слушаться.

      Умывались не под краном, а под какой-то кастрюлей, в дне которой был штырёк. Этот штырёк нужно было толкать вверх, и тогда из отверстия лилась вода… Кастрюля висела высоко, и вода стекала Гордею под рукава, за шиворот. Вместо раковины было ведро на табуретке, из него иногда вылетали грязные капли…

      – Бельё там в стопочке, – говорила баба Таня, – сами застелитесь.

      Мама застелила железную койку и уложила Гордея на чистую, но пахнущую какой-то прелью простыню. Накрыла одеялом. Присела рядом. Потом прилегла.

      Смотрела на Гордея странно-пристально, гладила по голове. Молчала. Гордей тоже смотрел, смотрел на неё, а потом его глаза устали и закрылись. И он уснул.

      После того как проснулся, началась жизнь без мамы.

      Гордей, конечно, спросил бабу Таню:

      – А где мама?

      Та ответила:

      – Уехала твоя мама. Со мной покоротаешь… Вернётся потом. – И добавила строго: – Не плачь! Не люблю плаксунов. Я их в печке сушу.

      Гордей оглянулся на большую, покрытую пыльной извёсткой печь и не стал плакать. Что толку… Маму слезами не вернёшь, а эту старуху, которая, может, по-настоящему Баба-яга и притворяется простой бабушкой, разозлишь. Возьмёт и засунет в печку, а маме скажет потом, что он потерялся.

      Баба Таня покормила его гречневой кашей с колбасой и отправила гулять во дворе.

      – Там на задах, за избой, курицы есть. Погляди, только не заходи к им, а то выпустишь, весь огород склюют.

      Куриц смотреть желания не было. Гордей подошёл к калитке и стал изучать улицу через щель. Улица была пуста и тиха. Стало скучно. А потом обидно, что мама его оставила. Уехала.

      Но, наверное, ей очень надо. Она сделает дела и вернётся. И вернётся…

      Домик бабы Тани был маленький: кухня, в которой баба Таня спала на приставленной к печи лавке, и комната, где поселили Гордея. В комнате высокий, с пятью рядами ящиков комод, койка, стулья, коврик с рогатым оленем на стене… Телевизор был