Оазис человечности. Часть 3. Сладкий дым отечества. Марк Веро

пламя явленной боли вновь растравило, растревожило открытую рану. Сильвинус в непонимании и беспокойстве обратил глаза к девушке – на той не было лица.

      – Что с тобой? Ты словно увидела призрака, восставшего из могилы и ступившего на землю!

      Она тяжело задышала, пытаясь отойти от пережитого волнения:

      – Так и есть! Тот мужчина – взгляни! Я его узнала: это он самый, призрак из могилы… мужчина с красными перьями.

      – Что ты такое говоришь? Какой мужчина? – Сильвинус еле успел приметить грозную фигуру городского полицейского в полном облачении; тот их не видел, но обернулся по привычке – и одного мига хватило, чтобы запомнить его суровые черты.

      – Да. Лицом совсем не мил, глаза прохладней стали и впиваются, будто когти орла или зубы шакала. Но он – не призрак из могилы.

      Аврора только прошептала:

      – Призрак… из далекого прошлого, которое, я надеялась и уповала, больше ко мне никогда не вернется, но оно не щадит меня и, словно в наказание за давние грехи, жжет зеленые листья моей весны и затмевает солнце, – и потянув за руку опешившего Сильвинуса, сказала, – пойдем, присядем. Я расскажу тебе эту жуткую историю, если ты только сердцем не дрогнешь.

      Она смело заглянула ему в глаза и, увидев их блеск и красоту, поняла, что и в этом они схожи: идти на риск, не оценивая сил, снести, сокрушить все на своем пути, подчинить себе волю и желания ближнего или пасть жертвой собственной неразумности – это их призвание; такова и его природа.

      Присев в тени задумчивого вяза, Аврора поведала ему о тех несчастьях, что вторглись в ее жизнь после краткого пребывания в зловещей тюрьме. Юная богиня любви никогда прежде не могла такого представить: она, властительница сердец, распоряжавшаяся чувствами мужчин по своему усмотрению, открывает сокровенные тайники души тому, с кем знакома только несколько часов. Но не было ни неудобства, ни стыда: долее хранить в себе под тленным покровом губительное пламя она не могла – оно сжигало в ущерб души и тела. Сильвинус слушал, затаив дыхание; он сопереживал, как мог, понимал, какой тяжкий жребий выпал на ее долю и внес пагубный раздор в ее ум. Как это было понятно ему: жить в грезах одной жизнью, а наяву – совершенно иной. Потом они сидели в безвременном молчании, подставляя головы под нежные лучи величественного светила.

      – Когда душа скорбит, и былая любовь печалит, вздыхая заунывно, и море слез, кажется, готово смыть берега, – молчи! И чтоб от жалости не побледнеть, не впасть в пучину отчаяния, – обрати милый лик и ласковый взор на путеводный свет: он надежен и выведет тебя на верную тропу, – Сильвинус обращался, будто к самому себе, но девушка поняла то, что он не смог или не захотел сказать прямо.

      Она прогнала налет грусти, застилавший светлые глаза, встала и грациозно зашагала вперед, маня за собой того, кого считала теперь за друга.

      – А твой отец, Сильвинус? Где он? Смогу ли я его повидать? – резко переменила тему патрицианка.

      – Хм. Пока это трудно. Сегодняшним утром –