Оазис человечности. Часть 3. Сладкий дым отечества. Марк Веро

содержать одну только эту виллу мне обходится больших денег. И потом: заботы о семье, о дальних и близких родственниках, о толпищах слуг и просителей – без денег все это не доставляло бы мне удовольствия. Но удача сегодня нам сопутствовала! Закон – на нашей стороне, и всю его суровость познаем не мы, а наши противники – то будет ценный им урок, как не считаться с властью слова в Риме!

      Он заметил, что его собеседники несколько приуныли, и решил подбодрить их:

      – А давайте сходим в мою домашнюю купальню! Вы не видели всего ее великолепия, а на это стоит посмотреть: размеров она просто необъятных, многие из сенаторов нежатся в теплых парах, омываются горячей водой, освежаются холодной! Это удовольствие ни с чем не сравнимо! Пойдемте же скорее!

      – Спасибо, Марк, тебе за все заботы и за беспокойство! Мы, может, и в самом деле примем твое приглашение, но несколько позже, – Валерий взглянул на Сервия: тот выразил согласие. – Мы еще не успели насладиться всеми прелестями твоего триклиния.

      – Тогда я буду вас там ждать: присоединяйтесь не медля, когда насладитесь, – донеслись слова удаляющегося хозяина.

      С минуту Валерий и Сервий сидели молча – никто из них не мог выразить того, что так беспокоило каждого.

      Мимо мелькали, все более тускнея и сливаясь с беспроглядной тьмой за окнами, сенаторские одеяния, белые, пурпурные тоги, с длинными рукавами или без оных, с широкой или узкой полосой, расшитые орнаментом или без украшений, вишневые туники женщин (консерваторы такую окраску считали верхом неприличия), подпоясанные пестрыми поясами, с бахромой или без. Сновали слуги в набедренных повязках, нескромно одетые танцовщицы, актеры в немыслимых балахонах и нарядах – все это неустанно носилось, шумело, разговаривало, пело.

      Валерий вглядывался в лица разлегшихся на ложах сенаторов и ужасался. Краской стыда покрывалось его невозмутимое лицо. После трехчасового обеда многие из них, насытившись, удовлетворив не только голод, но и само желание пищи, тем не менее, продолжали жадно запихивать в себя сочащиеся куски мяса и запивать вином. Оживали хищные личины людей, дремавшие при дневном свете. Некоторые едва ли не сразу возвращали съеденное обратно – на их склоненные и дергавшиеся головы Валерий не мог смотреть без отвращения. Другие же специально вызывали в себе рвоту, намереваясь перепробовать как можно больше блюд. Валерий отвернулся, хотелось забыться и не просыпаться до утра.

      Факелы прожорливо полыхали. Отсветы огня неистово плясали на мраморном полу, отражались в серебре стен, заглядывали в чаши, захлебываясь в вине…

      Стало темно и жутко. Ночь порождала тяжелые образы, и Валерий не мог отличить явь ото сна. Дикие химеры являлись в одурманенное вином сознание: то перед ним возникали побежденные сенаторы с поникшими головами, впереди них шествовал Фабий Аурент и Лукреций Карлескан, и последний могильным голосом возвещал: «Roma! Morituri te salutant!»3, то вдруг прибегал распаренный и довольный Марк Этрий, и, таща за волосы дерзкого

3

Roma! Morituri te salutant! – (лат.) «Рим! Идущие на смерть приветствуют тебя!»