Пять лепестков на счастье. Наталья Литтера

полно, интересно, во всю грудь. Есть у нее сцена, роли, успех и признание, есть поклонники и восхищение Петра Гордеевича. Когда-то он так же восхищался ею, Любушкой, да вот… осталась только привычка. И дом как клетка, и разговоры все о том, кто где какой заводик прикупил, сколько приказчик наворовал, да городские сплетни. Скучно. Пошло. Душно.

      Вся ночь прошла без сна. А когда под утро забылась, явилась ей в дремоте Павлина, пьющая шампанское и громко смеющаяся. Торжествующая. И ведь красавица, не смотри, что глазки маленькие, зато как умеет ими глянуть!

      – Ненавижу, – прошептала Любовь Николаевна и отвернулась от зеркала.

      Пора было отправляться к Шелыгановой.

      4

      День выдался жаркий, а к вечеру посвежело, поэтому чай решили пить в саду.

      – Вот угодил, Петр Гордеевич, так угодил, московских гостей ко мне привез. – Старушка Шелыганова с довольным лицом разломила калач.

      А Петру Гордеевичу только того и надо было. Он выкупал у нее старый склад на окраине города. Осталось сделать последний взнос.

      – Хотел порадовать вас, Марья Ивановна.

      – Чем еще порадуешь?

      – Все помню, – заверил хозяйку дома Петр Гордеевич. – Через два дня обещанная сумма будет уплачена. Слово мое крепкое.

      Старая купчиха усмехнулась.

      – И что оно, в Москве-то? – обратилась она к Рысаковой. – Весело?

      – Весело, – согласилась Прасковья Поликарповна. – Но сейчас все выезжают по дачам. Жарко.

      – И то верно, – закивала головой Шелыганова. – А мы тут в газетах начитались всякого, прямо и не знаю, врут или правда. Якобы жил у вас один человек, который дома поджигал. Как выпьет, так и идет жечь, а когда разбойника поймали, мужики докрасна прут раскалили да и выжгли ему глаза.

      – Что вы такое говорите! – воскликнула Рысакова, начав мелко креститься. – Не слыхала про страх такой.

      – Значит, врут.

      – Врут, матушка, врут. В газетах чего только не напишут, да все брешут.

      Любовь Николаевна сидела тихо, слушала разговор и, когда Рысакова начала креститься, подумала, что рука у нее хоть и холеная, а квадратная, мужицкая. А у ее мужа наоборот – тонкая с длинными пальцами. Нервная. Напоминающая больше руку игрока, чем купца.

      – А вот я еще читала, – не унималась Шелыганова, – что горничные в Москве шибко прыткие стали, и тем, кто замечен за непотребством с хозяином, хозяйки собственноручно косы режут.

      – Эдак скоро половина горничных без кос останется, – засмеялся Рысаков.

      – А мы хоть не Москва, но и у нас тоже есть что об амурах рассказать. И не только об амурах, правда, Петр Гордеевич? – усмехнулась Шелыганова.

      «На Павлину намекает, уже все доложили сплетники», – подумала Любовь Николаевна.

      – Такие дела, все московские газеты обзавидуются, – продолжала как ни в чем не бывало старая купчиха. – Задумал наш кирпичный фабрикант заняться мылом. И ведь не боится обанкротиться, говорит, француза себе выпишу, и будет он мне ароматы