Начинается ночь. Майкл Каннингем

уставившись в столешницу. Пауза, затягиваясь, начинает походить на интерлюдию – по всей видимости, ничего хорошего, что могло бы выйти из этой встречи, не выйдет. Если в ближайшее же время это чувство неловкости не исчезнет, станет ясно, что отношения Питера с Миззи, во всяком случае этим Миззи, ищущим, проблемным юношей, предположительно уже год как не употребляющим наркотики, не складываются. Получится, что Миззи приехал в Нью-Йорк навестить сестру, а мужу сестры придется – а что же еще? – потерпеть.

      Питер привстает и снова устраивается на стуле, непонятно зачем оглядывает кухню. О’кей. Дружбы не получается. Но нормальные отношения им сохранить необходимо. Хотя бы ради Ребеккиного спокойствия. Он чувствует, как тишина, с ее несбывшимся обещанием душевной близости начинает набухать противостоянием. Кто первым нарушит молчание? Кто постарается заполнить паузу ничего не значащей болтовней и тем самым признает себя побежденным, окажется слабаком, готовым на любой словесный гамбит, лишь бы только не обострять ситуацию.

      Питер смотрит на Миззи. Тот беспомощно улыбается.

      – Я был в Киото, – говорит Питер. – Правда, очень давно.

      Вот и все, просто маленькая демонстрация своей готовности танцевать.

      – В Киото удивительные сады, – откликается Миззи. – Знаешь, почему я выбрал именно этот монастырь? Из-за его удаленности. Мне казалось, что, если вокруг не будет всех этих комфортабельных отелей, он окажется святее, что ли.

      Напряжение спадает, и от этого Питер на какое-то головокружительное мгновение влюбляется в Миззи – по его представлениям, нечто подобное должны испытывать друг к другу мужчины на войне.

      – А выяснилось, что это не так, – говорит Питер.

      – Сначала мне казалось, что все как раз так. Это фантастически красивые места. Между прочим, монастырь довольно высоко – там снег лежит больше полугода.

      – Где ты остановился?

      – В каком-то занюханном пансионе в городе. Каждое утро я поднимался наверх и оставался там до темноты. Монахи разрешили мне находиться на территории монастыря. Они вообще очень хорошо ко мне отнеслись. Обращались со мной как с несмышленым младенцем.

      – Значит, ты каждый день поднимался наверх и сидел в саду?

      – Не в самом саду. Это сад камней. Там надо было сидеть с краю и смотреть.

      Да, нельзя отрицать, что в южном акценте есть этот мускус, некая необъяснимая притягательность.

      – И так целый месяц? – спрашивает Питер.

      – Сначала происходили чудеса. По крайней мере, мне так казалось. Дело в том, что у нас в голове постоянный шум, к которому мы до такой степени привыкли, что не замечаем его: все эти обрывки информации, дезинформации, всякая бессмысленная трескотня. Так вот, примерно через неделю глядения на камни этот шум начал уходить.

      – А что пришло взамен?

      – Скука.

      Питер настолько не ожидает такого ответа, что невольно издает немного нелепый фыркающий смешок.

      – И не только, – продолжает Миззи. – Я не хочу сказать ничего дурного, но… нет, это слишком банально…

      – Объясни.

      – Ну,