Живи, Донбасс!. Дмитрий Казаков

вздохнул, показалось, что по другую сторону костра стоит жена.

      Как же, вот она: голова в платке, родное лицо, ярко-жёлтое платье, всё живое, дышащее… сейчас шагнёт к нему, обнимет и прижмётся, и всё окажется сном, жутким, затянувшимся…

      Он моргнул, и видение рассеялось: только блики, блики на голой земле, на той самой, из которой мы все вышли и куда мы все так или иначе вернёмся.

      – А ты слышал, что Деревья могут ходить? – спросили сбоку ломким молодым шёпотом.

      – Брехня, – ответил другой шёпот, постарше. – Как ты себе это представляешь?

      – Ну Сашка рассказывал…

      – Заливает твой Сашка! – отрезал второй. – Корни выкапывают и шагают, что ли?

      – Кто их знает? – обладатель молодого шёпота сдаваться не собирался. – Помнишь… Мы же вместе видели? В прицел, как те… пытались Дерево у монастыря повалить? Сначала топор, потом танк, а затем взрывчаткой?

      Старик прикрыл глаза.

      Да, он мог себе представить: топор отскакивает, выворачиваясь из ладоней незадачливого вояки, танк просто отбрасывает в сторону, точно он пытается своротить скалу, взрыв заставляет высоченное растение вздрогнуть, но не повреждает корни, не ломает ствола, и земля засыпает воронку почти мгновенно, словно вода устремляется в сливное отверстие.

      Земля Донбасса, откуда мы вышли… куда мы вернёмся…

      Старик кашлянул и неожиданно понял, что проклятая хворь не терзает его уже несколько часов. Словно окопавшийся в груди зверь, посланец смерти испугался и отступил, затаился, оказавшись среди живых, сильных, молодых людей.

      – …а ненавидеть их не надо, – продолжал второй шёпот, постарше. – Никогда. Ненависть – оружие слабых.

      – Ну что, отдохнули? – Ополченец шевельнулся рядом, и Старик ощутил запах крепкого мужского пота.

      – Да, – сказал он.

      – Тогда надо выходить. Пока темно… успеем добраться, а мы потом вернёмся. – Ополченец поднялся.

      Старик поспешил сделать то же самое, забыв, что ему давно даже не пятьдесят. Напомнили о себе колени, заныла спина, и сердце забилось одышливо и нервно, словно растерялось.

      – Сколько идти? – спросил он.

      Он был уверен, что по родным местам одолеет и десять, и пятнадцать километров.

      – Часа полтора, если без сюрпризов, – Ополченец повесил на плечо автомат. – Парни, выдвигаемся.

      Два чёрных силуэта – те самые, что разговаривали, – поднялись одновременно.

      Через пять минут они шагали прочь от костра, от места, полного человеческой жизни, прямо в ночь, туда, где тоже была жизнь, но другая, ускользающая, странная, бесцветная: шелест сухой травы под ногами, шуршание в зарослях, раскоряченные остовы домов, похожие на останки чудовищ, неподвижные, но опасные, запахи гари и прели. Ополченец мягко скользил впереди, ещё двое оставались сзади, Старик плелся в центре, молясь об одном – чтобы не начался кашель.

      Где-то рядом те, кого не стоит ненавидеть, но и о ком нельзя забывать.

      Перешли вброд речушку, на фоне звёздного неба промелькнул крест церкви,