Повести и рассказы. Амирхан Еники

эта петля с каждым днём всё больше сдавливает его!

      – Вот как! Дай-то Бог! Народ ждёт, когда эта петля затянется, сынок, очень ждёт. Даже у малышей, которые только начали ходить, на языке только одно слово: когда война закончится, говорят.

      – Уж недолго ждать осталось, папа, вот сердце чует, быстро закончится… Да…

      Гумер взглянул на свои наручные часы.

      – Мне пора выдвигаться, папа, разрешите…

      Марьям-абыстай, вздрогнув, сказала:

      – Боже мой! Так быстро!

      Камиля торопливо потянулась к чашке Гумера:

      – Гумер, давай я тебе ещё налью.

      Гумер поднялся со своего места. В эту минуту он ясно понимал, до какой степени эта минута мучительна и тяжела для всех, и что бы он ни сказал, всё будет звучать искусственно, но и не сказать нельзя: внешне он старался сохранять спокойствие, но и сам не почувствовал, каким вдруг высоким голосом сказал:

      – Большое спасибо за угощение, уважение, да… Я очень по вам соскучился, и хорошо получилось. Уже скоро совсем вернусь, ждите!

      Марьям-абыстай начала плакать:

      – Как будто бы и не видела твоего милого лица.

      – Мама, душа моя, напрасно…

      Лицо Галимджана-абзый потемнело:

      – Старуха, будь терпеливой!

      В эту самую минуту, широко распахнув дверь, вошёл сын старшего брата Марьям-абыстай – Шарифулла, в прошлом году вернувшийся с фронта с деревянной ногой. Он, распахнув свои объятия, направился прямо к Гумеру:

      – Хо, Гумер, братишка! Давай, часть души моей, поцелуемся! – и, обняв Гумера, расцеловал его в обе щеки. – Молодец, молодец! Вот живой, здоровый приехал. Спасибо, родной! А меня и не известили. Нет, говорю, своего братишку, вернувшегося из кровопролитных мест, я должен встретить, как молодую сноху впервые встречают[16]. Не так ли?! Тётушка Марьям, душенька, почему плачешь? Это ведь радость, праздник ведь это!

      А у Марьям-абыстай слёзы льются ручьём. Она с трудом произнесла:

      – Ой, милый Шарифулла, ведь уезжает, уезжает!

      Растерявшийся Шарифулла, не веря, посмотрел на Гумера. Тот через силу улыбался.

      – Так, Шарифулла-абый, наш эшелон стоит на станции. Что поделаешь, маловато получилось…

      Шарифулла, с решительным видом достав из кармана брюк поллитровую бутылку водки, со стуком поставил её на стол и заявил:

      – Не смеешь, брат, не смеешь! – Он сам уже выпил и был навеселе. – Мы таких шуток не признаём. Раз приехал, должен остаться. Точка!

      – Шарифулла-абый…

      – Нет, нет, и слышать не хочу. Давай садись! Ты, брат, должен мою команду слушать! – И он наполнил чашку водкой.

      – Шарифулла-абый, ты ведь сам из армии вернулся. Разве можно не выполнить приказ?.. Мне дали только один час. Через час я должен вернуться. У меня такой приказ.

      Несколько секунд они молча посмотрели в глаза друг другу. Затем Шарифулла, подняв левую руку, сказал:

      – Да, приказ – закон. Джизни[17], ты понимаешь, приказ – закон! Старшина Салимов говорит верно. Он

16

Здесь речь идёт о народной традиции – части татарского свадебного ритуала – «приезд снохи» (килен төшү), когда молодую жену вся родня мужа с подарками радостно встречает у ворот.

17

Джизни – муж старшей сестры или тёти. В татарской семейной иерархии – очень уважаемая персона.