Оливер Лавинг. Стефан Меррилл Блок

было Блиссом, и чтобы сердце у нее не разрывалось на части – ровно так, как оно делало сейчас, – Ева изо всех сил старалась держаться подальше от любых мест, где могли оказаться старые блисские знакомые.

      – Ева! Боже мой!

      – Эбби! Ты теперь здесь работаешь?

      Фигура Эбби, когда-то по-мальчишески красивая, расползлась до размеров футболиста. Под перьеобразными высветленными прядями ее лицо приобретало простодушную искренность болонки. На секунду Ева почти прониклась к ней жалостью, но зародившееся было сочувствие мгновенно разорвал на клочки взрыв бурной радости со стороны Эбби.

      – Да! Работаю! Не бог весть что, конечно, но все лучше, чем дома сидеть.

      – Здорово.

      – Ну и всегда можно с кем-нибудь поболтать. Ты ведь знаешь, какая я разговорчивая!

      – Значит, это для тебя идеальная работа.

      Эбби преувеличенно, словно героиня мультика, пожала плечами.

      – А ты-то как? – спросила она. – Целую вечность не виделись!

      – Да, целую вечность.

      И обе женщины замолчали, припоминая последнюю встречу, случившуюся много лет назад: тогда Ева не пустила Эбби в палату к Оливеру, отвергнув запеканку, которую та явно надеялась обменять на какую-нибудь новость о больном. Но Эбби была тогда лишь одной из множества посетителей, приходивших к пациенту на четвертой койке. В течение примерно года после в приемные часы без приглашения являлись одетые в черное одноклассники, учителя, родители погибших, ссутулившийся директор Дойл Диксон, иногда какой-нибудь религиозный деятель – чтобы прикоснуться к единственному мальчику, чья трагедия еще не завершилась.

      – Как он? – наконец спросила Эбби.

      Ева видела, какого труда ей стоило приглушить свою жизнерадостность, чтобы подстроиться под настроение собеседницы.

      – Адвил. – Ева ткнула пальцем в ряды коробочек. – Он? Ты про Оливера? В порядке, Эбби. В порядке. Прости, я очень тороплюсь. Шесть долларов?

      – Пять девяносто пять. – Голос Эбби Уолкотт звучал мрачно и сострадательно.

      – Точно.

      – Знаешь, – сказала Эбби, – я все еще поминаю Оливера всякий раз в вечерней молитве.

      Нащупывая в сумке деньги, Ева сильно, до боли, сжала в пальцах монетку.

      – Замечательно.

      – И всех вас поминаю. Чарли, Джеда. Бедный Джед…

      – Бедный Джед, – отозвалась Ева.

      – Послушай, не хочешь купить такую штуку? Деньги пойдут на памятник к десятилетней годовщине.

      И Эбби указала на картонную коробку, где под табличкой «$5» лежали наклейки на бампер. На каждой наклейке среди молитвенно сложенных рук, распятий и ангелов выделялся слоган, официальный предсмертный хрип Блисса: «ПОМНИМ ПЯТНАДЦАТОЕ НОЯБРЯ». Ева ненавидела эту фразу, ее трескучую, оруэлловскую интонацию. И придуманный оргкомитетом «Пятнадцатое ноября» памятник был просто отвратителен.

      Мать одного из погибших прислала