Дело Судьи Ди. Хольм Ван Зайчик

как они шаг-то печатают? Эх… – Раби Нилыч мечтательно уставился в пространство, на какое-то время, видимо, погрузившись в сладостные воспоминания молодости.

      Фирузе и Рива по ту сторону большого круглого стола меж тем перешептывались о чем-то своем, о девичьем.

      – А я, честно сказать, если бы меня позвали, не порадовался бы, – вернулся к действительности Мокий Нилович. – Стар стал, торжественные эти собрания не по силам. Лучше уж домой, к батьке Нилу в Хайфу… Соскучился – сил нет! Сколько уж лет не был, все недосуг, недосуг… И главное, как человек устроен сообразно: пока сила есть, так оно и ништо, а вот как дряхлеть начинаешь и пользы от тебя становится – с гулькин нос, так и ты от дел своих нескончаемых вроде как в душе своей отрешаешься, неважны они тебе становятся, хотя, казалось бы, еще год назад без них и жить не мог, во сне не жену и не дочку, а бумажки свои видел… А теперь чуть глаза закроешь – так будто наяву: море, сикоморы, тамариски… пальмы ветвями трясут на ветру… Эх! По весне-то на Вербное, глядишь, не вербой тутошней, а, ровно в детстве, пальмой размахивать стану…

      Фирузе, как ни была увлечена воркованием со своей молодой подругою, – услышала.

      – Это вы точно подметили, Мокий Нилович, – подхватила она. – Богдану и впрямь, верно, дела снятся. Особенно когда отчетность мучит… Непременно под Чуньцзе худеет, бледнеет, а чуть заснет – пальцами так щекотно мне по животу шевелит, будто по клавиатуре компьютерной, и приговаривает, не просыпаясь: где я сохранил файл июньского отчета? Ну где?

      Все дружно засмеялись: Богдан – чуть принужденно, Рива – сверкнув в сторону Богдана очами и слегка покраснев (видно, невольно представив себе сию супружескую ночь во всей красе), Мокий Нилыч – с пониманием. Фирузе – громче всех.

      Богдан насупился, вконец смутившись.

      – Ты не шути этим, Фира, – сказал он строго. – Какие тут шутки. Дела и материалы в порядке содержать – это же не самоцель, не бюрократизм варварский. В прежние времена, говорят, бывало так и у нас: не важно, что за бумажками стоит, что скрывается, лишь бы сами бумажки все были одна к одной, дабы комар носу не подточил. Не столько делами люди занимались, сколько гладкостью документальной. А так – сама прикинь: мы ж таким манером историю пишем.

      – Золотые слова, – размашисто покивал Мокий Нилович. – В точку.

      – Минфа! – задорно ввернула Рива, явственно ерничая, и опять сверкнула на Богдана взглядом.

      – То-то и оно, дочка, минфа! – серьезно подтвердил Великий муж. – Богдан Рухович – человек ответственный. В Цветущей Средине еще когда было учреждено, чтобы между предметом или событием, объективно существующим, и его отображением информационным – на бамбуковой ли дощечке, на бумажном ли листу, на диске ли жестком – было полное и предельно возможное соответствие. Про выпрямление имен слыхала? И об историках будущего Богдан правильно дал понять. Им в своем веке двадцать каком-нибудь про наши времена диссертации защищать – и горюшка не будет: что на самом деле случалось, то все записано