OUTSIDE. Исаак Ландауэр

на второй круг. «Сколько же можно», – неожиданно громко, с тоской ожидающего своей очереди на облегчение от диареи произнёс несчастный, подняв в очереди ропот одобрения. Над недовольными, однако, висит объявление с номером мобильного телефона, на который просят звонить в случае, если скопилось более трёх человек при наличии свободных неработающих касс, так что гул быстро стихает – винить в пробке некого, кроме разве что собственной неповоротливой трусости. «Да и ладно», – произносит было нарушитель спокойствия, швыряя пластиковую корзину в сторону, но тут же замечает на дне любимые трубочки с кремом, мнётся, смущается, краснеет, а всё же покорно возвращается «в стойло», как ещё секунду назад, по счастью, на этот раз мысленно, обозвал столпившуюся публику. Теперь он сама скромность, разве что нервно переминающаяся с ноги на ногу да громко чавкающая жевательной резинкой. «Суки, гады, фашисты», – клянет он проклятых оккупантов в алых фартуках, с тоской поглядывая на заветный телефон. Сколько раз он давал себе слово набраться духу и позвонить, разнести там к чёрту всю эту свору, дать им, хапугам, понять, что они тут не хозяева. «Даже адрес магазина для удобства кляузников приписали, совсем нас ни во что не ставят». «Добрый день, – снова репетирует он тысячу раз отрепетированную фразу, – в магазине по адресу такому-то работает всего четыре кассы – притом, что очередь достигает восьми, – для верности пересчитал ещё раз, – покупателей в каждую. Прошу принять меры. Нет, требую, хотя это слишком грубо, вроде как номер же повесили, чтобы облегчить участь. Как сказать, как сказать…» – в этот момент молодая пара слева тихо кладёт в сторону покупки и уходит, нарушая столь тщательно продуманную фабулу произведения – стоящих-то остаётся всего шестеро. «Неважно, детали, пока решусь позвонить, кто-нибудь обязательно подтянется… Но тут же камеры, а вдруг они в прямом эфире могут дать картинку любого филиала, неровен час – и меня спалят. Чёрную карту за враньё дадут, и куда я ходить тогда стану? Вокруг всё дороже, а очередей не меньше. Дурак, куда высунулся, стой и жди», – но ноги уже несут его подальше от всевидящего цифрового ока, в бакалею, где, скрывшись за нагромождением коробок с макаронами, оставленными нерасторопным служащим, Данко вырывает своё сердце: