OUTSIDE. Исаак Ландауэр

навсегда. По выходу не удастся устроиться на прежнюю работу, общаться с прежними друзьями, обнимать прежнюю и без того, впрочем, изрядно постаревшую, любовь. Всё поменяется безвозвратно, и отсидевший срок выйдет в пустоту: чистого листа, новой попытки или усталости и разочарования – вопрос находчивости, везения, а чаще просто стечения обстоятельств. Преступление в сознательном, то есть хотя бы за тридцать, возрасте гарантирует по окончании длительного заключения превращение некогда сильного мужчины в слабовольного, потерявшего веру в успех старика. Тюрьма учит не проживать день, но проматывать, и разрушительная привычка вряд ли оставит бывшего сидельца и на свободе – календарь станет его богом, противоречивым будущим и призрачной надеждой. Всё что угодно, но только не наслаждение текущим моментом. В отечественном «зазеркалье» к тому же совсем мало радостей, будь то банальный спортзал, доступ в Интернет, возможность запоздало получить образование и ещё много иных второстепенных на вид мелочей, на деле эффективно нивелирующих наиболее опасный и разрушительный эффект отсидки – тупую подсознательную уверенность, что всё закончилось. Свобода, безусловно, подарит несколько месяцев эйфории, ощущение непривычного и до заключения счастья, благодарность всякому утру, каждой еде, любому улыбнувшемуся прохожему. Но удовольствие будет неполным, если не можешь им поделиться. Радость станет пресной, грусть – тихой, а тоска – вездесущей. Многие, очень многие из отмотавших долгий срок становятся рецидивистами из одного лишь желания вернуться хоть куда-то: в отвратительный, люто ненавидимый мир, который, однако, сделался единственным пристанищем.

      Нарисовав себе подобную картину, Митя, ожидаемо, лишь ещё больше осознал, как мало волнуют его упомянутые Асатом «побочные эффекты» – перед лицом такой перспективы невзрачное будущее уместно отдать за одну лишь хорошую пайку, не то что отказывать себе в праве летать, только для того, чтобы затем сподручнее было ездить: одиноким бессильным пенсионером на инвалидном кресле. Молодости свойственно недооценивать радости зрелости, которые она, впрочем, отчасти законно, полагает безвкусными: за полвека любой рацион эмоций осточертеет. Ещё не приблизившись и к первому межевому столбу, начинающему коварный отсчёт лет с определённой черты, но уже до последнего рубежа, Митя отчасти познал ощущения тех пожилых людей, что ждут смерти как логичного и желанного избавления – от всё той же рутины ожидания. К тому же, от семьи, как главного противника досрочного угасания, он был теперь гарантирован: не то, что внуков – детей вряд ли успеет понянчить. Он хотел было исправить это, женившись на Яффе, но, обдумав, предпочёл не окунаться в совсем уж шекспировские страсти: великолепие, ум и проницательность вряд ли останутся с ним надолго, а рана от новой потери рискует оказаться смертельной. Имелся, конечно, вариант: прижать к ногтю всю эту самодеятельность, превратив яркие образы в послушных, исправно выполняющих волю