Заря цвета пепла. Владимир Свержин

бы вы отсюда, – вновь повторил он, но уже без былой грубости.

      Требование было справедливым, да и рыдающую Софи стоило увести подальше от чужих глаз: женщина на корабле – само по себе дурная примета, а уж плачущая женщина – так и вовсе. Я подал девушке руку, и она уцепилась за мою ладонь, как за соломинку, последнюю надежду утопающего.

      – Простите мне эти слезы, – всхлипнув, пробормотала Софи. – Мы с братом не разлучались уже много лет, кроме него, у меня никого нет. – Она подняла заплаканные глаза. – Теперь, быть может, еще вы… – и вновь разрыдалась.

      Я почувствовал теплую волну в сердце. Доверие беззащитной спутницы было так трогательно. Несмотря на иронию язвительного напарника, мадемуазель Софи представлялась мне в высшей мере воспитанной, достойной и, что скрывать, обольстительной девушкой.

      Сергей остался в нашей каюте заниматься вещами, не желая «мешать парению амура» и притворно сетуя, что не запасся йодом для обработки ран от его стрел. При этом он все же не преминул воспользоваться закрытой связью, чтобы понаблюдать за картиной отплытия и всласть поглумиться над чувствами любящей сестры и моим состраданием.

      – Лис! – возмущенно перебивая рекомендацию Сергея броситься за борт, чтобы впоследствии стать чайкой и гадить на шляпу сородича, тем самым причиняя ему счастье, воскликнул я. – Как ты можешь? У тебя душа вообще есть? Или вместо нее – как тому вас в песнях было – «пламенный мотор»?

      – Не гони беса, милорд, «пламенный мотор» у нас вместо сердца, и то лишь при наличии стальных рук-крыльев. Но, как я понимаю, эта модель в серию не пошла. А насчет души – это не ко мне, а к аббату.

      – К какому аббату?

      – Я почем знаю?! Надеюсь, не Фариа… Он тут, то ли от углубленного молитвенного созерцания, то ли от морской болезни, каюты перепутал. Наша по левому борту, у Софы – прямо на корме, а у него – по правому. Ну, он в трех каютах и заблудился.

      – И что?

      – Да ничего! Сижу, готовлю малый абордажный набор, весь стол в пистолетах, и тут приметается это чудо в сутане. Коричневый – это доминиканцы?

      – Доминиканцы.

      – Вот это доминиканское чудо в сутане как увидел пистоли, у него чуть капюшон на пуп не съехал. Видно, решил, что я уже собираюсь захватить корабль. Ну, пробубнил что-то на латыни, типа «мир тебе, сын мой, возлюбил ли ты ближнего своего?», и умелся на свой борт.

      – Понятно. Скажи лучше, у нас в аптечке есть что-нибудь от истерики?

      – А как же. Пара оплеух и ведро забортной воды.

      – Лис, ты невыносим. Девушке плохо!

      – Ну, так сделай ей хорошо. Я тут при чем?

      – В конце концов, она – наш пропуск во Францию.

      – Лишь бы этот пропуск не оказался просроченным, а то мало ли? У них там вечно голодная мадам Гильотен. Может, ее дядюшка уже свел с этой поборницей равенства близкое знакомство.

      – Сейчас террор пошел на убыль.

      – Ага, но он всегда готов прийти на прибыль.

      – Я в курсе.

      – Ладно, веди сюда подопечную, я валерьянку нашел…

* * *

      Уж не знаю, приносил ли капитан «Графа Эгмонта»