Чёрный город (с иллюстрациями). Борис Акунин

в глазах. Но и Клара влюблена. Или играет влюбленность. Хотя у нее это одно и то же. Так, может быть, Маса был прав, когда предложил наречь Баку «Побегом от ведьмы»? Господи, неужто… Это было бы избавлением! Талантливый режиссер – вот кем Клара способна увлечься всерьез и надолго. У них столько общего».

      А господин Арт тем временем декламировал стихотворение. Голос у него был звучный, превосходно модулированный.

      Когда-нибудь, быть может, скоро

      Я маску тесную сниму

      С лоскутьями приросшей кожи.

      Мне будет больно – ну и пусть.

      Из добровольной той неволи.

      Как Одиссей на зов сирены,

      Бегу я прочь с постылой сцены.

      Всё! Я избавился от боли.

      Сорвался смех, утихла грусть.

      Молчит партер, умолкли ложи.

      В пустую заглянёт тюрьму

      И отвернется Терпсихора.

      – О, как это прекрасно! – простонала Клара. Великолепные обильные слезы хлынули у нее из глаз. Этот ее «слезный дар» – умение натурально плакать на сцене – всегда потрясал театральных зрителей.

      – Чего прекрасного? – пробурчал Симон, очевидно, переживая за Эраста Петровича. – Не в склад не в лад. В середке стиха вроде начало получаться, а потом опять сикось-накось.

      – Отчего же? – возразил Фандорин. – Довольно изящно. Новомодное стихотворение-реверси с зеркальной рифмовкой. В салонах исполняется на два голоса – мужской и женский, под аккомпанемент фортепьяно. Мужчина читает первую строку, женщина приглушенным эхом – последнюю; мужчина – вторую, женщина – предпоследнюю. И так всё стихотворение с обеих сторон.

      – А? – переспросил Симон, малочувствительный к изящной словесности.

      Нет, измены еще не случилось, определил Фандорин, глядя, как режиссер благоговейно опускается на одно колено и припадает губами к кончикам Клариных пальцев. Но это вопрос времени. Нужно просто не путаться у них под ногами.

      И вдруг опомнился, устыдился. Может ли благородный муж рассуждать таким циничным образом? Особенно если он – муж!

      – А что это мы с тобой всё шепчемся? – сердито сказал Эраст Петрович, толкнул дверь и, стуча каблуками, вошел в съемочный павильон.

      – О боже!

      Увидев неизвестно откуда взявшегося супруга, который направлялся к ней решительной походкой, Клара вскочила, прижала ладони к пылающим щекам.

      Поднялся и Леон Арт. Его тонкое, нервное лицо исказилось от ярости.

      – Что такое?! Кто посмел?!

      – Это мой муж… – пролепетала Клара и попыталась улыбнуться. – Эраст, милый, я, конечно, писала, что безумно скучаю, но зачем же было…

      – Я привез ваши наряды, – прервал ее Фандорин. – Сундук уже в номере.

      Режиссер смертельно побледнел. Прекрасные черные глаза гения расширились от ужаса и будто остекленели. Эраст Петрович почувствовал себя Медузой Горгоной. Как можно приязненней улыбнулся режиссеру, представился.

      Тот подал вялую, слабую руку. Лицо стало трагическим. Казалось, господин Арт сейчас разрыдается.

      – Я остановился