Гражданская Рапсодия. Сломанные души. Олег Велесов

кухарка, часто так меня и называла – воробышек.

      Она опустила голову, и какое-то время рассматривала свои ладони.

      – Да, так и называла. Я и чувствовала себя воробышком. Что мне тогда было – семнадцать лет. Господи, разве это возраст? И когда штабс-капитан Толкачёв вошёл, сердечко у меня ёкнуло. Он, конечно же, не был юнцом, как Кирюша Осин. Тогда ему было двадцать шесть – тонкие усы, дерзкий взор. Разве может устоять сердце юной барышни при виде столь бравого красавца?

      Взгляд её стал мечтательным, она улыбалась.

      – Мы ехали в одном купе. Холод, запах табачного дыма, детский плач, бесконечные разговоры о политике. Он сидел у прохода наискосок от меня. Ни я, ни Машенька не смели повернуть головы в его сторону, а сам он словно не замечал нас. Он говорил о чём-то с Липатниковым, с доктором Черешковым, иногда с Будиловичем. И только в Новочеркасске, как мне показалось, он посмотрел на меня впервые. Он подал мне руку, когда я выходила из вагона, и тот день я запомнила навсегда – двадцать четвёртое ноября1. Падал лёгкий снег, ложился на плечи, на руки, на землю и таял…

      Она замолчала.

      – А какой год? – спросил я. – Вы не назвали год.

      – Не назвала? О, это был сложный год. Это был очень сложный год…

      Воронежская губерния, станция Лиски, ноябрь 1917 года

      В названии станции читалось нечто обманчивое, и Толкачёв подумал, что ехать надо было домой, в Нижний Новгород; дождаться, когда кутерьма с революциями, со сменой правительств закончится, и лишь тогда решать, как жить дальше. Эта внезапная мысль – Дон – пришла на ум, когда он стоял на перроне Николаевского вокзала в Петербурге. Вокруг суета, неразбериха. Люди с чемоданами, с дорожными сумками. Толстый господин в котелке и драповом пальто ткнул его локтем в бок, обернулся, пробурчал что-то неразборчивое и пропал в толпе. Колокол на другом конце перрона ударил три раза, поезд выпустил пар, прогудел тревожно. Кондуктор объявил посадку. Толпа качнулась вперёд, ближе к вагонам, и Толкачёв качнулся вместе с ней. В суматохе кто-то наступил ему на ногу, снова ткнули локтем, но смотреть кто, не было ни желания, ни времени.

      У входа в вагон стоял проводник и пытался перекричать толпу:

      – С билетами! Только с билетами!

      Его слышали, но не слушали. Женщина с красным лицом совала ему в нос развёрнутый лист бумаги, но проводник отмахивался.

      – С билетами! Только с билетами!

      Из небытия вынырнул толстяк в котелке и закричал куда-то в сторону:

      – Начитаются Тургенева, потом ждут манны небесной!

      – Кого же читать по-вашему?

      – Газеты читайте! Вот где правда жизни!

      – Начитались уже. Смотрите…

      По перрону, раздвигая толпу плечами, шёл патруль. Матросы. Первый – невысокого роста, в офицерской фуражке без кокарды, перепоясанный крест-накрест пулемётными лентами – шнырял глазами по лицам людей. Толкачёв поднял воротник, надвинул шляпу на брови. Матросы прошли мимо. Как

1

здесь и далее даты по старому стилю.