Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус. Андрей Посняков

чего было ломаться-то? Оба совершенно точно знали, чего именно друг от друга хотели. Того самого… зачем, Павел, собственно, и явился, зачем его Марья-вдова и звала.

      Жар соприкоснувшихся тел, казалось, вспыхнул, едва не взорвался молнией… Марья обняла молодого человека за плечи, а тот ее – за талию, и вот уже… и вот уже мир вокруг перестал существовать, проваливаясь в томительно-сладкую негу… Лишь томные взоры, лишь тяжелое прерывистое дыхание, лишь стон… сперва – еле слышный, а потом…

      Нет, не на всю избу, но…

      А кого стесняться-то? Слуг, что ли?

      Действительно – кого…

      – Как ты хороша, Марьюшка! Как красива!

      – И мне с тобой хорошо, боярич. Хоть и знаю – не суждено нам никогда мужем-женой стать. Так, в полюбовничках, и будем.

      – Это плохо?

      – Не знаю. Мне пока – хорошо. Правда – грех… Но от того, знаешь – слаще! И ты такой… я еще ни с кем так вот, хотя и постарше тебя…

      Ага, кто бы говорил – постарше! Однако все же Ремезов ощущал в любовных дела и того… студента-француза, самоубийцу с Данфер Рошро. Неужели тот и вправду разбился? Жаль. С таким-то знанием женщин. Он, верно, не литературе, а медицине учился.

      – Ох… Греховодник!

      Женщина выгнулась, вскрикнула, всколыхнулась, но – Павел это прекрасно чувствовал – было ей очень и очень приятно.

      – Еще, еще… ну же…

      Он что, железный, что ли? Ну, раз женщина просит…

      – А ну-ка, повернись…

      – Ой… не зря я иконку тряпицей завесила.

      – Грешница!

      – Кто б говорил… Ничего! Сладкий грех и замаливать сладко.

      Погладив любовницу чуть пониже спины, молодой человек тихонько рассмеялся:

      – Так, если разобраться, никакой это и не грех вовсе. Я так понимаю: грех – это когда кому-то плохо. А мы с тобой кому плохо делаем? Уж точно – никому. Разве что позавидует кто.

      – Если узнает.

      – Узнает. Ты вот покричи громче – поди, все твои служанки под окнами и у двери собрались…

      – И пусть!

      – Ну, так кричи, кричи же – стесняться некого!

      Ах, как это было… Просто незабываемо, вот ведь, Ремезов и представить себе не мог, чтоб в эти ханжеские века – и вот так…

      Потом, утомленные любовью, пили квас и пиво, прихваченное с собою Павлом. Хорошее оказалось пиво – свежесваренное, правда, по градусам хмельному квасу уступало заметно.

      Напившись, Марья прильнула к ремезовской груди, погладила:

      – Завтра уедешь?

      – Угу. Поутру, рано. Мне еще рать собирать.

      – Татары?

      – Они.

      – Брр! – несмотря на жару, женщина зябко поежилась. – Как представлю, что эти поганые нехристи сюда к нам заявятся…

      – Не заявятся, – успокоил Павел. – Что им тут делать-то? Взять-то нечего, да и леса кругом… Вот Ростиславль пограбить, Смоленск – то другое дело.

      – Ха-ха, – Марья неожиданно засмеялась. – Выходит, мой бывший полюбовничек зазря в Смоленск подался?

      – Ты про Телятникова? – насторожился молодой человек.

      – Про