Чуров род. Татьяна Юрьевна Чурус

лакомый… но лакомиться опосля, опосля… Сопит-сопит, пустёхонька головушка, засыпает-засыпает… носиком шмыгает… заносит-заносит снежком-вьюжком… не видать ни зги, ни строчечки… Сгинули, сгинули…

      И никаких сигналов: живы ли?..

      Никаких сигналов – сгинули в снегу, как есть сгинули…

      И на кого ж вы Катю-то нашу покинул-л-ли-и-и…

      И что ж это: растает снежок – потекут ручьи – потекут ру́чьи словеса чернилам-м-ми-и-и… и засохнут, и забудутся… Ой и сгином сгинули…

      Уж она рыскала-рыскала по белому по полю пустынному, уж она искала-искала: все глаза проглядела-выглядела – нет как нет холмика! И колышка н-не-е-ет!..

      Уж она сокрушалась-сокрушалась, точно шалая, об своём об сокровище, уж она билась-билась головушкой – нет любого, нет желанного! Всё снег, окаянный, засыпал… Пропала, пропала её головушка!..

      Опустилась наша Катя – бесси-и-ильно, словно колосочек подкошенный! – опустилась на снежное поле пустынное: раскраснелась, волосики взмокли, заиндевели, из-под шалочки поповыбились… а мокрущая вся, скомканная… Ах ты горемыка горемычная…

      Так на снегу и сидела, ревмя ревела…

      И вот сон Кате диковинный привиделся: вот будто свадьба, и будто ейна то свадьба, Катина, – она про то во сне ведает.

      И вот свадьбу-то видит, а себя не видит: только на ноги свои и смотрит – белые туфлички, чулочки кружавчаты, платьице – всё как водится, всё как у людей – ан ничего-то боле и не видать.

      Да и странно, жениха как нет – а гости едят-пируют и знать ничего не желают.

      А он, жених-то, возьми да подойди к Кате с заду-то: подойди, да волосы-то свои ей на голову и накинь-перекинь! А волосья-то, слышь, так-таки и растут – прут что на дрожжах: седущие, длиннющие, колючие – личико застилают, по рукам-ногам вьются!

      И тут чует Катя: прилепились к ей те волосья, как есть к головушке приросли! Откинула она их, девица, белой рученькой – жениха высматривает, а его и след простыл!

      А кой-то из гостей и крикни: дескать, и как ладно, что у невесты-то волос седой, – эдак-то и хваты́ не надобно! Крикнуть-то крикнул – и дальше пир ведёт. А Катя и впрямь ровно в фате: щупает кудри свои новые – а они точно шелко́вые сделались, да там мягкие, да пушистые…

      А после и видит она: гроб на столе – как заместо угощения – а в гробе в том упокойница, младая невестушка! А уж что волосья-то у ей белым-белы, лицо закрывают, что тебе саваном…

      И проснулась Катя, так и подскочила девчоночка… только и свистнула… а ужас-то что священный… страсти страшные…

      – А ну, сказывай сон! – тётка примою, тётка темою! И заглядывает в глаза тёмные Кате полоротой, одурманенной-придурочной.

      – Да на ей ить лица нет! – друга тётка второю, контрапунктою! Экый какой канон чудной!

      – А я что говорю? Сказывай! – Ну, Катя и рассказала всё как есть, ничего не утаила девонька. А тётки только руками-то и всплеснули, да запричитали, да заахали! О-хо-хо, что ж это будет-то?

      – Так, гришь, девка, волосья седые? –